А в иллюминаторе над головой Федора тускнело рассветное небо.
— Хорошо, — сказал я. — Здорово.
Федор усмехнулся, помолчал, глядя на медный штырь — вывод антенны.
— Тут, под столом, аккумуляторы. Отсоединены. Вытащи их на рундук. Только ветошь подстели, вот эту. И почисти.
— Ясно.
— Не вылезай, пока не закончишь, а то боцман найдет работу сразу. Понял?
— Понял.
Я остался один, сел за стол в радиорубке, прикрыл за собой дверь. Осмотрелся еще раз. Постучал на ключе: «Ливерпуль, Ливерпуль… боцман… кокосы… дай-ка закурить…»
Ничего ключ — мягкий.
Нагнулся, заглянул под стол. Там стояли ящики с аккумуляторами. На ощупь сосчитал их — четыре ящика. Подтянул один к себе, он оказался тяжелым. Ничего, справлюсь… Поднапрягся, коленом помог — поставил его на рундук.
В ящике было восемь батарей, восемь банок, соединенных между собой последовательно. Они здорово обросли солью. Я нашел в столе сломанный карандаш и стал выковырквать им соль из углов на крышке первой банки. Постепенно обнажилась черная поверхность крышки, и тогда я вспомнил о пробке. С нее и надо было начинать. Поздно я это понял: соль с пробки осыпалась к опять забила только что вычищенные углы.
Ничего. Работа нудная, зато самостоятельная.
Минут через десять мне удалось покончить с первой банкой: я выскреб всю соль из нее к насухо протер крышку ветошью — чтобы потом аккуратно смазать ее тавотом. Сидел потный, хотя шинель снял давно, как только ушел Федор. Одна только банка, а всего ящиков четыре, и в каждом — по восемь таких…
Наверху лязгнули задрайки люка.
Я толкнул дверь к увидел на трапе громадные сапоги. Боцман. Он спустился, молча стал смотреть, как чищу. Стоял в двери и смотрел — я затылком чувствовал.
А что ему тут смотреть — в радиорубке?
— Чистишь?
— Глажу.
— А молоко любишь? — сочувственно спросил боцман.
Я быстро взглянул на него и снова принялся ковырять обломком карандаша в аккумуляторе. Потом сказал:
— Кто же его не любит?
Боцман молча выбрался наверх. Я задумался. Чего он так смотрел на меня? Жалеючи. Боцман не может так смотреть!
Опять наверху лязгнули задрайки люка:
— Юнга!
Ну вот… Поднял голову:
— Есть.
— Давай наверх.
— Так я же чищу…
— Поговорили!
Когда я выбрался на палубу, он стоял около боевой рубки и, щуря свои белесые ресницы, смотрел на меня выжидательно.
— Доложить положено.
— А я вашего звания не знаю — вы же в телогрейке…
— Старшина второй статьи.
— Товарищ старшина второй статьи, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл.
— Идем. — Боцман повернулся к носовому орудию. — Кравченко, вот тебе… пополнение. Объясни, что и как.
Матросы, стоявшие у орудия, оглянулись.
— А мы знакомы, — кивнул Кравченко.
Я узнал вчерашнего вахтенного.
Потом стоял на площадке зенитного полуавтомата тридцать седьмого калибра и совмещал риски на двух крутящихся лимбах — устанавливал их по командам Кравченко на нужные цифры. Дело было несложное, но сначала у меня все-таки немного дрожали руки и я не поспевал за негромким твердым голосом командира расчета.
Один раз даже сбил наводку — когда совсем рядом гулко ударили два орудийных выстрела. На мое счастье, никто не заметил — все смотрели на выход из гавани. Я тоже посмотрел и увидел четкий силуэт подлодки.
Она возвращалась из похода. Команда стояла на палубе, в строю, а над орудием подлодки еще вился дымок от выстрелов.
— Двоих потопили, — сказал Кравченко.
Слышал об этой традиции! Возвращаясь в базу, подлодки возвещают о победе холостыми выстрелами из орудия — сколько выстрелов, столько фашистских кораблей уничтожено…
— Значит, так. — Кравченко посмотрел на меня. — Усвоил?
— Да.
— Добро, — сказал он. — На первый раз будешь подносчиком снарядов.
И я пошел чистить аккумуляторы.
Около рубки Андрей швабрил палубу.
Глава вторая
Звонки ударили ночью.
Я вытряхнулся из своей подвесной, словно подброшенный, на лету понимая, что сейчас же, ни секундой позже должен решить, как действовать — одеваться или сначала убирать койку?
Ее принес боцман (кто же еще!) в тот вечер, когда Костю отправили в госпиталь. Эта подвесная была лишней в кубрике к загораживала выход. А Костина койка пустовала.
Звонки все не прекращались. Длинные, с короткими перерывами. Ага! Я сообразил, что это не тревога, это аврал.