Хорошо она отозвалась о Вале Баталине.
— Он не любит пустяков. Он хочет, чтобы все было главное. Молчит, — а он шире и богаче многих. Вот Игорь… — Люда замялась, подыскивая слово.
— Что — Игорь? — насторожился Борис.
— Очень узкий! — сказала Люда. — Знает то, что положено десятикласснику. А люди должны быть интересными.
— Нет! Тут ты ошибаешься! — вступился за своего приятеля Борис. — Игоря и свои ребята не все понимают, а это очень интересный человек.
— Может быть! — неохотно согласилась Люда. — Я говорю, как мне кажется. Или — Витя Уваров! — Люда даже поморщилась. — Не люблю прилизанных медалистов!
Особенно интересны были для Бориса суждения Люды о мальчиках по их отношению к девочкам.
— О Сухоручко я не говорю. Мерзейший тип! — решительно заявила она. — Прудкин тоже! Гоголем ходит, чувствует себя неотразимым! Кто-то из мальчиков ему по волосам провел, прическу взлохматил. «Что ты мою мужскую красоту портишь?» Шутя сказал, а иногда и шутка выдает человека. А я с ним при всей его мужской красоте разговаривать не буду! Ко мне как-то пристал, книгу у меня увидел. «Какая книга? Что читаешь?» — «Гейне». — «А, Гейне! Знаю!» Точно он у Гейне в гостях был. А как смотрит! Скользкое что-то, неприятное, — сил нет!.. У Феликса тоже что-то от Прудкина есть.
— У Феликса? — удивился Борис. — Вот уж не замечал!
— Плохо замечаешь, — ответила Люда. — В разговоре проскальзывает, в лице. А я внутренним ощущениям верю. С улыбочкой открывает нам дверь, пропускает вперед, а в улыбочке тоже что-то такое, не очень хорошее. А девочкам это обидно!
Заговорили о девочках — о Нине Хохловой, Майе Емшановой, Лене Ершовой, — и о каждой из них Борис узнавал тоже что-то новое и интересное. Ему очень хотелось, чтобы Люда рассказала что-нибудь и о Тане Деминой, но Люда о ней не вспомнила, а сам он заговорить не решился.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Четвертое марта…
В восемь часов утра гудели, как всегда, гудки на заводах, ребята, помахивая портфелями, спешили в школы, по улицам неумолчной Москвы сплошным потоком шли машины, везли тес, бревна, цемент, муку, ящики, мягкие диваны, газопроводные трубы — все, что нужно, что требуется для бурной, богатой, непрерывно движущейся вперед жизни народа. Мчались трамваи, автобусы, троллейбусы, такси, Под землею неслись сверкающие огнями поезда метро — народ ехал на работу. Начинался день — самый обычный трудовой день. В ясном, почти безоблачном голубом небе светило солнце, и хотя во дворах и на крышах лежал еще снег, в воздухе чувствовалась весна.
Только одним обстоятельством, не сразу всеми замеченным, было нарушено течение этого обычного московского утра. Всегда в одно и то же время по радио слышался знакомый голос диктора:
— Внимание! Говорит Москва. Восемь часов утра по московскому времени. Передаем передовую статью и краткий обзор газеты «Правда»…
По этим словам люди проверяли часы и спешили узнать новости. И вдруг… По радио передавали музыку. Люди смотрели на часы, удивлялись, снимали телефонную трубку, набирали «проверку времени».
А музыка все лилась и лилась — то мягкая и нежная, то сильная, тревожившая душу. Глинка, Чайковский, Бетховен, Рахманинов, Григ… Пели скрипки, рассказывая о самых сокровенных движениях человеческой души, на них вдруг обрушивались грозные волны звуков и снова затихали.
И только в восемь двадцать было сказано словами то, о чем пела музыка…
Борис ничего не знал. Он шел в это время в школу. В восемь часов, как всегда, их встречал директор, потом была зарядка. Потом… Точно тревожный шелест прошел по спокойной листве леса среди безмятежно ясного дня.
Опасно заболел товарищ Сталин.
Точно что-то оборвалось в сердце Бориса.. Оно сжалось и так, не разжимаясь, продолжало свою, предписанную ему природой, работу. Жизнь продолжалась: продолжались уроки, где-то двигались суда и поезда, продолжали работать машины, на Волге, у Жигулей, непрерывной чередой шли самосвалы, отвозя камень из котлована, подвозя бетон. Но во все это вторглось что-то новое, не утихающее уже и неотступное: что с ним?
Борис пришел домой, его встретила встревоженная мать:
— Борис! Что же это? А?..
— Где газета? — спросил Борис.