С другой стороны, работа в газете, участие в жизни класса помогли мне и в решении моих «философских» вопросов. И вот у меня постепенно стало намечаться нечто вроде подлинной «первопричины», основного принципа жизни: труд и коллектив. В значении их я убедился теперь на собственной шкуре.
Личное во мне занимало раньше очень много места, и в то же время личная жизнь была серенькой и неинтересной. И меня мучил вопрос: зачем жить? Отыскивая на него ответ, я даже приходил к мысли, что жить незачем, — скучно! Я смотрел на себя извне и бичевал себя за физические недостатки, доставшиеся мне от природы, разные мелкие невзгоды в личной жизни я очень близко принимал к сердцу и тяжело их переживал. Школа, коллектив, советская литература и особенно Горький помогли мне выйти из этой трясины.
Вопрос о смысле жизни стал потихонечку переворачиваться с головы на ноги. И я делаю вывод: нужно жить общественной жизнью, а не замыкаться в себе, и ценность человека определяется в конечном счете тем, что человек сделал для общества.
Вспоминаются мне и слова Калинина, которого я прочитал по совету Бориса: в жизни нужно иметь что-то основное, стоящее выше мелкого, личного, и этому нужно посвятить жизнь. И вот я избираю своей целью продолжать изучение математики, физики, теперь уже серьезно. В восьмом классе была сплошная романтика — от Лобачевского до атомной бомбы! Романтично, увлекательно и модно. Атом! Бомба! Теперь я ближе познакомился с философскими вопросами и уже всерьез заинтересовался ими.
Вот я и нашел твердую линию для своей душевной жизни. У меня теперь есть сильное оружие, которым я буду поражать все мои слабости: мою меланхолию, мою неудовлетворенность собой, самобичевание — все, что было вызвано отсутствием чего-то определенного в моей жизни.
Я оставляю свои внутренние противоречия, глупую любовь свою я затолкаю в самый отдаленный угол души и не хочу об этом ничего знать. Жизнь передо мною открыта, ясна: жить нужно не собою, а всем. Живет только тот, кто борется».
Валя писал это искренне и так же искренне хотел оставить свои «противоречия» позади, за пределами своей жизни. Но «противоречия» не хотели оставлять его. Когда он долго не видел Таню, он действительно старался ее забыть, «затолкать в самый отдаленный угол души», но каждая новая встреча с нею вытаскивала из этого угла мысли о ней, а вместе с ними и все остальные его «противоречия».
«Таня написала в газету очень интересную заметку о работе физиологического кружка при университете, где она, оказывается, работает. И после школы она собирается идти на биологический факультет. Вообще, кажется, это очень глубокая девочка, и мне хочется ее узнать поближе. Но — боюсь! Сейчас сна является для меня светлым идеалом, самой чистотой, красотой и умом, и я боюсь потерять ее. А ну-ка окажется, что она не та, ну-ка получится, как с «живописным созданием», с Юлей?»
«…Может ли Таня любить меня? Может ли Таня любить кого-нибудь еще? И — за что? Одно время мне казалось, что у нее что-то начинается с Борисом. Но нет — показалось! Борис не уделяет ей особого внимания. Она тоже. Нет! Такая девушка может любить только кого-нибудь особенного!»
«…Был вечер, встреча с представителями зарубежной молодежи. После вечера — танцы. Я танцевал мало, боялся приглашать: ну-ка откажут! Вдруг ко мне подошла Таня и пригласила танцевать. Это очень приятно, когда девушка сама тебя приглашает. А тут — особенно! Я ничего не видел и не слышал, кроме музыки и ее. Я не разговаривал с ней — не хотелось, я только чувствовал ее, я наслаждался.
Потом к ней прилип Прянишников из десятого «А», и она танцевала с ним почти все время. Что ей дался Прянишников? Внешность у него приличная, но в разговоре держится несерьезных тем, глуповат.
И она чему-то смеется, веселая. Неужели и Тане нужна только внешность? Неужели и она «обычная»?
Вышел в коридор, сел на скамейку. Противно!
Вдруг — Таня.
— А ты что же сидишь?
— Так. Настроение неважное! — ответил я, стараясь тоном подчеркнуть то, отчего у меня такое настроение.
— А плохое настроение — это эгоизм! — ответила Таня и ушла.
Вот и понимай! «И кто ее знает, на что намекает?»
После вечера очень хотелось посмотреть, с кем она пойдет домой, кто ее будет провожать. Не заметил, упустил. Долго ходил по Москве один. Думал о своем.
Хуже всего то, что не с кем поделиться и ни с кем нельзя поделиться, даже с Борисом. Любовь — это очень нежное, робкое чувство, и очень нехорошо, если в ней начинают копаться посторонние. Даже друзья!