— Ну, конечно, у вас много общего, общие воспоминания, — суховато сказал Слава.
— Конечно, — опять самовольно заявил язык. «Ну и наглость», — возмутилась она.
— И все же я хотел бы стать твоим хорошим другом.
Язык на этот раз не шевельнулся. Женя робко прижала к себе руку Славика.
— Ты устала, штурман?
Женя подняла на него глаза.
— Я разучилась ходить. Либо в кабине сижу, либо стою, когда своих штурманят учу. Но я могу идти, ты не думай.
Они шли некоторое время не разговаривая и думали об одном и том же.
Совершенно новое, никогда ею не испытанное было у нее чувство. В нем соединились благодарность, радостное ощущение своей полноценности, неожиданно открывшейся женской силы и вместе с этим готовность подчиняться высокому человеку, который вел ее под руку.
Синие лампочки горели над подъездами, навстречу попадались милицейские патрули и редкие прохожие, — город готовился ко сну. Выпавший утром снег растаял, на асфальте держались лужи. На осеннем небе притушенными военными огоньками мерцали звезды.
— Как хочется, чтобы поскорее кончилась война! Вдруг так захотелось снова искать мои милые переменные. Ах, вам, земным, это не понять, — вздохнула Женя.
Следующие три дня были как праздник. Вечер в честь Жениного приезда удался на славу. Когда-то, до войны, так же собрались к ней однажды на день рождения гости — тети, дяди, друзья, звонили у дверей, и она бегала открывать, надеясь встретить самого важного для нее человека. Теперь такой человек тоже есть, это определенно, но Женя спокойна — он позвонить не может, потому что не знает адреса. Женя должна через полчаса встретить его на станции.
У дверей снова звонят.
— Папа, открой, — кричит Женя из кухни.
В прихожей заминка, доносится знакомый голос:
— Рудневы здесь живут?
Женя выскакивает к входной двери.
— Славик! Ты как сюда попал?
— Неплохо ты меня встречаешь.
— Я совсем не то хотела сказать, прости…
— Ты меня не пригласила, а я сам нашел.
— Папа, это Славик. Видишь, какой он умный — сам нашел.
С приходом Славы обстановка в доме стала торжественной. Гости посматривали на него с уважением, говорили негромко, беседовать с ним без робости решался на правах Жениного отца только Максим Евдокимович. Всем было известно, что этот капитан — почти жених Жени, и потому приглядывались к нему по возможности незаметно, но внимательно. А Женя, раскрасневшаяся, с сияющими глазами, бабочкой порхала из кухни в комнату и обратно, приносила тарелки, весело переговаривалась на ходу с родственниками и снова убегала.
Наконец сели за стол, Женя рядом со Славой.
— Женечка, вы там потеснее, а то наш папа без места останется, — попросила Анна Михайловна.
Слава еще ближе подвинул к Жене свой стул, и теперь во главе стола они совсем выглядели женихом и невестой.
После первого тоста за Женю, за ее счастье и удачу гости почувствовали себя непринужденнее.
— Напрасно ты, племянница, в штатское переоделась. С орденами тебе больше идет. Да и рядом с твоим… другом… героическая пара, можно сказать.
— Замолчи ты! Разговорился, — одернула тактичная тетя Валя своего мужа.
— Правильно, правильно, — поддержал дядю Слава. — Шел в гости к боевому штурману, а попал к тыловой барышне.
Женя счастливо улыбалась.
— А мне так приятно смотреть на Женечку в ее студенческом платьице, — вытирая слезы, сказала Анна Михайловна. — Смотрю и вроде забываю, что она снова уедет туда…
Мужчины заговорили о только что начавшейся в Каире конференции Рузвельта, Черчилля и Чан Кай Ши, а женщины подсели ближе к Жене, расспрашивали ее, качали головами и ахали. Завели патефон и с удовольствием слушали беззаботные довоенные песни…
На следующее утро и через день Женя просыпалась с радостной мыслью, что она дома у мамы и папы и что вечером увидит Славика. Папа уходил на работу, а Женя с мамой неторопливо завтракали, говорили и не могли наговориться. Около четырех Женя начинала одеваться, собиралась в театр или на концерт.
Они гуляли по Москве, снова и снова говорили о любви и дружбе, и Женя, не стесняясь, излагала Славе свои взгляды. Странное дело: с ним ей было разговаривать легче, чем с подругами — она не боялась, что он назовет ее наивной и ничего не смыслящей в жизни. Он слушал ее почтительно и охотно соглашался. Согласился даже с придуманным ею принципом: «Любя одного, можно полюбить другого, но при обязательном условии, что он лучше первого». Слава воспринял это на свой счет, как намек на то, что он не самый лучший, Женя же имела в виду прежде всего себя.