В одной из таких схваток Лукин вдруг спросил меня:
— Не кажется ли тебе, Федор, что Надежда Васильевна могла бы многое нам рассказать. Она знает больше, чем мы с тобой.
Это была его выдумка, новый повод завести неприятный для меня разговор.
Я ответил ему усмешкой, смысл которой он прекрасно понимал, и все-таки я подумал, что недурно бы объясниться с Надеждой Васильевной — со дня смерти Антона мы ни разу об этом не говорили.
Так проходили наши вечерние беседы. Мой друг не спрашивал, чем я занят, и о себе ничего не говорил. Прежде, бывало, его экскурсы в гигиену мало трогали меня, а сопровождающие их выкрики, гневные протесты и вопли утомляли. Теперь этого мне недоставало, интересы моего друга были мне ближе, чем я полагал. Я не мог отделаться от чувства, знакомого тем, кого лишили доверия, давно ставшего привычным.
Когда Лукин наконец заговорил о себе, речи его больше удивили, чем обрадовали меня. С какой-то странной нарочитостью он коллекционировал все дурное и мрачное из своей практики. Я должен был вместе с ним ужасаться и проклинать несовершенные институты человечества. Многое из того, что я слышал от Лукина, было мне давно известно, и он напрасно старался так обстоятельно все объяснять. К чему мне знать и помнить, что автомобильный транспорт в минувшем году убил на земле тридцать пять тысяч пешеходов и ранил свыше полумиллиона; что на каждые сто миллионов километров автомобильного пробега в среднем приходится убитых: в Западной Европе — восемнадцать, а в Соединенных Штатах — менее пяти; что летучая зола вызывает в промышленных центрах от тридцати до шестидесяти процентов глазных заболеваний. Лукин не жалел доказательств, что печальная слава золы — не досужая выдумка. Едва переступив порог дома, он спешил вытереть лоб, и я мог наглядно убедиться, что поверхность ватки заметно темнела.
— Это частицы угля и выхлопных газов, — с самым серьезным видом поучал меня мой друг, — к которым примешались минеральная пыль и микробы…
В другой раз я от него узнал, что радиоактивная пыль, образующаяся после испытания ядерного оружия, увлекаемая' облаками пыли в стратосферу, будет выпадать на землю в продолжение Многих лет… За этой утешительной вестью следовала другая, давно известная из курса фельдшерской школы, — что дым содержит вещества, способные вызвать раковую болезнь, и существует зависимость между степенью загрязнения воздуха городов и заболеванием раком желудка.
Вслушиваясь в печальные рассказы Лукина, я с грустью вспоминал его прежние работы, о которых он так много и хорошо говорил. Запомнилась его мысль оградить от вредных газов фруктовые деревья, травы и овощные культуры. Зеленые растения, как известно, поглощают из воздуха сернистый газ в виде сульфатов, свинец, фтор и мышьяк и накапливают эти вещества в своих тканях. От ядовитых трав и плодов болеют люди и скот. Молоко кормящих матерей становится вредным и даже опасным для детей. Лукин добивался признания, что допускаемая законом и нормами концентрация газов в воздухе велика, заинтересовал своими материалами ученых, и заводам пришлось сократить выпуск вредных газов в атмосферу. Я не мог не сказать тогда Лукину:
— Ты истинный друг народа, и я горжусь дружбой с тобой.
Еще одна благодатная мысль осенила его и привела к успеху. Он увлекся идеей очищать воздух вокруг заводов пылезащитной полосой деревьев. Задерживая скорость ветра, зеленые насаждения принимают на себя выпадающие из воздуха пылинки. Ценой собственного загрязнения растительный покров очищает воздух от газов и золы. Городские власти и заводоуправления осуществили проект, и счастливый Лукин, чуть сгущая краски, считал эти нововведения «залогом долголетия» человека.
— Это только начало, — со свойственной ему страстью уверял он меня, — вокруг Красноуральского медеплавильного завода высыхают деревья, от сернистых газов желтеют леса. Всему этому скоро придет конец. Есть еще санитарная инспекция на свете: и газы отведем, и деревья посадим.
Со смертью Антона характер моего друга круто изменился. И в отношении к своей работе, и в обращении с людьми, и в своеобразном понимании долга Лукина было не узнать. Словно охваченный безумием, он все силы ума напрягал, чтобы всюду находить и раскрывать преступления. С жестокой беспощадностью к себе и другим он упивался чужими ошибками, малейшим промахом, всем тем, что прежде рождало в нем сочувствие и сожаление. От бессонных ночей и непрерывной работы он исхудал, щеки ввалились, лицо стало бледно-восковым. Только но меркли глаза, готовые вспыхнуть недобрым огоньком. Присмирел Лукин, притих, но только для вида. Внутри клокотало безумное желание припереть всех к стене, посмеяться, чужим горем облегчить свою душу.