– Ты меня в этот пустой спор не втягивай, - нахмурился Коля. - Давай спать.
– Не знаешь! - торжествующе заявила она. - Эх ты!
– Затем, чтобы одни не пили кровь из других! - зло сказал Коля.
– Это ты говоришь! - подхватила Маша. - А они, между прочим, верят в свою правду. Кто же прав?
– Ну что с тобой говорить? Ты политически незрелый человек.
– Это не ответ, - обиделась Маша. - Ну да! Я воспитана в институте благородных девиц, я изменила своему классу, я знаю, что ты мне скажешь.
– Изменила? - удивился Коля. - Чушь! Ты осознала правду революции и присоединилась к ней.
– Хорошо! - кивнула Маша. - А в чем же правда? Объясни мне! Чтобы убить за нее человека, - в нее нужно верить! Ты в нее веришь? И знаешь ли ты ее? - Маша разгорячилась.
– Верни кольт, - сказал Коля. - С такими мыслями ты мне не помощник.
– И снова не ответ! - обрадовалась Маша. - Муженек, ты уходишь от ответа. Значит, его нет? Или ты и сам не знаешь?
– Такие вопросы десять лет назад надо было задавать, не ко времени разговор, - отрубил Коля. - Спохватилась.
– Есть ответ, - сказал Басаргин, подходя к костру. - Я вот раньше во что верил? В серебренники. Мы с Колей за них покалечить человека могли. Ну, не в прямом смысле - чтобы их добыть, их нам давали в уплату за побоище, да вы знаете. А вот побыл среди рабочих на котельном - так они не за деньги, а за товарища жизнь отдавали. Я это собственными глазами видел. Дошло и до меня, что не для себя человек должен существовать, вернее, не только для себя.
– А они? - спросила Маша. - Вы убеждены, что они заблуждаются? Что они только для себя?
– Убежден, - кивнул Басаргин. - Истина простая. Как вы говорите, кулак хочет только для себя. А большевик - для всех. Может, и бывает такой кулак, который в голодную зиму не пожалеет соседским ребятишкам куль зерна, - допускаю, говоря научно. Но сам не встречал таких. Может, и бывают примазавшиеся к нашему делу падлы, которые берут взятки, воруют, где могут, и гребут под себя, - таких видел, одного мы у себя в ячейке сами шлепнули, без долгих слов - это еще в двадцатом было. Так ведь в чем тут закавыка? Кулак-то этот - он же ненастоящий! Его перевоспитать - за раз-два! И снова полезный человек! А примазавшийся - разве он большевик? Он только временно носит это звание, до разоблачения. А вывод какой? Все должны жить, как люди. Кулаки против этого. Мы - за. Так чья же правда?
– Понял? - Маша ехидно посмотрела на Колю. - Учись!
Треснула ветка. Все, словно по команде, откатились от костра. Басаргин крикнул:
– Кто? Стоять на месте!
– Да это я, Анисим, - послышался хрипловатый голос. - Подь сюда.
В неверном отблеске костра обозначился неясный мужской силуэт. За плечами - винтовка.
– Посидите. - Басаргин спрятал наган в кобуру, подошел к неизвестному, оба скрылись в чаще.
– Это же наверняка бандит! - тревожно сказала Маша. - А если он убьет Анисима! Чего же ты сидишь? Иди!
– Не убьет, - уверенно сказал Коля, разгребая сгоревшие угли. К небу взвились искры, запахло гарью. - Это не бандит.
– А кто? Что у тебя за дурацкая привычка говорить загадками? Пойми, наконец, это неприлично.
– Маша, я не в бакалейной лавочке служу, - обиделся Коля. - Это ты, наконец, пойми: есть вещи, о которых я не имею права говорить даже с тобой. Что такое служебная тайна, представляешь?
Вернулся Басаргин, прикурил от уголька:
– Впереди еще один завал, посерьезнее. И засада.
– Что решил?
– Поедем в объезд, через Сосновку.
Затоптали костер, Коля запряг лошадь. Подсохло, ехать было гораздо легче, чем днем, копыта бойко цокали по затвердевшей дороге.
– Слышь, - сказал Коля и тронул Басаргина за плечо. - А должно быть все наоборот.
– Что? - обернулся Басаргин.
– Мы их должны за горло держать. А не они нас.
– Дай срок, - кивнул Басаргин. - Ты о своем плане не договорил, прервали нас тогда. Что за план?
– Теперь не торопи, - улыбнулся Коля. - Придет время - узнаешь. Додумываю я кое-какие вопросы.
В Сосновку въехали на рассвете. Орали петухи, шли по воду самые хозяйственные бабы, под крышами тянул голубоватый дымок. Избы были бедные, под соломой, вместо заборов - частоколы из хвороста. У самой нищей, наполовину вросшей в землю, Басаргин придержал лошадей. Вышла пожилая женщина, поклонилась:
– Здоров, Анисим. Чего в наши края занесло? Или беда какая?
– Здравствуй, Платонида. Нет беды, однако ружьишко, что я Лукичу дал, в порядке?
– Стрелял из него, - улыбнулась Платонида. - Лупит почем зря! А Лукич - вон он, с гостями.
На лужайке тарахтел старенький, видавший виды "фордзон". Около него суетились три человека в замасленных рабочих спецовках, а рядом с ними - низкорослый мужичонка в драной поддевке - Лукич. Неподалеку стоял и упоенно ковырял в носу мальчишка лет семи.
– Эй, Лукич! - крикнул Басаргин. - Чего это у вас? Танк?
– У-у, Анисим! - обрадовался Лукич. - А я, уж загоревал - у нас слух пустили, будто тебя лесные ухлопали, ан - шалишь! Целый наш заступник! Мужики, - повернулся он к рабочим, - знакомьтесь: это власть нашенская, а это, Анисим, аж с самой Москвы, с завода АМО мужики приехали, говорят: будем таперича вашими… этими… - Лукич замялся и с тоской посмотрел на рабочих.
– Шефы ихние мы теперь будем, - улыбнулся рабочий. - Вот трактор собрали. Артель надо делать!
– Надо! - подхватил Лукич и взял лошадь Басаргина под уздцы. - Заворачивай ко мне без никаких! Эй, Платонида! Тащи гостям по кружке молока! Без никаких! Ну-ка, сынок, - обратился он к мальчонке, - дуй к матери, одна нога здесь, другая - там!
– Да у тебя самого дети, не надо молока, - сказал Басаргин. - Что у тебя за манера - ровно околоточному подношения вечно делать?