— Что ж, Гена, — неопределенно сказала Маша, — начало многообещающее.
— Ты ее совсем не знаешь! — крикнул Генка. — Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно!
— Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем?
— Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. — Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя.
Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича.
— Вот наш райотдел, — показал Генка.
— Как тебе работается? — спросила Маша. — Отец очепь беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно.
— Да, не напрасно, — с вызовом сказал Генка. — Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно.
— Решил уйти? — коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот — на тебе.
— Решил, — кивнул Генка. — Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают.
— Учись у отца, — пожала плечами Маша. — За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений!
— Время было другое, — сказал Генка. — Приехали мы. Пойдем.
Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями.
— Как же ты до работы добираешься? — ужаснулась Маша. — Это же страшно далеко!
— Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков.
— При чем здесь это? — не поняла Маша.
— Очень просто, — улыбнулся Генка. — Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень.
Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку:
— Спасибо, сынок. Не забыл?
— Ты любишь анчоусы и голубой цвет, — сказал Генка и грустно добавил: — Нехорошо получилось с Таней.
— А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? — перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о «проблемах». — Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар.
— Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, — угрюмо сказал Генка. — Конечно, ты — благородная девица! А она? Простая девушка!
— Не смей так говорить! — рассердилась Маша. — Это неправда!
Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, — ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы!
«А какой, собственно, разницы? — вдруг подумала Маша. — Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо».
— Ты любишь ее? — спросила Маша.
— Да, — сказал Генка. — Очень люблю.
— Ну и люби, — Маша разворошила ему шевелюру. — Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом.
— Нет, — Генка покачал головой. — К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против.
— Почему? Чем ты ему не понравился?
— Должностью, — хмуро сообщил Генка. — Он говорит: «Нам в семью легашей не надоть».
— Этого еще не хватало, — ахнула Маша. — Да кто он такой?
— Железнодорожный обходчик. А в прошлом — приказчик.
— Господи… приказчик. — Маша даже всплеснула руками. — Если ты женишься, тебя выгонят со службы. Он же контрик явный, ее отец!
— Не явный, но нашу власть он не обожает, — усмехнулся Генка. — Мама, я решил подать рапорт об увольнении.
— А отец? — растерянно спросила она. — Ты подумал о нем? А где же ты будешь работать? На что жить? И где?
Генка долго молчал. Про себя он все давно и бесповоротно решил, но теперь было необходимо убедить в правильности этого решения мать. Он любил и уважал ее и поэтому считал своим долгом доказать ей свою правоту.
— Мама, — сказал он наконец. — Когда у тебя были неприятности из-за твоего происхождения, отец бросил тебя?
— Нет, — растерялась она. — Но… это же совсем другое дело!
— Подожди, — поморщился он. — Ответь мне прямо: отец бросил бы тебя, если бы что-нибудь случилось?
— Никогда! — вырвалось у Маши, но она тут же пожалела о своей неосторожности. Глаза Генки вспыхнули надеждой.
— Вот видишь! — крикнул он. — Почему же ты мне предлагаешь бросить Таню? Поверь, мама: настоящий человек на любой работе остается нужным и полезным. Это, я считаю, главное. Извини за высокий стиль.
— Что ж, — она медленно открыла бутылку. — Разлей вино. И выпьем за твою удачу, сын. Когда подашь рапорт?
— Завтра. Я уже и работу подыскал — пойду шофером.
— Значит, ты настоящий? — Она улыбнулась. — Давай выпьем.
…Утром Маша пошла на рынок — решила приготовить домашний обед. «В конце концов он, наверное, прав, — думала она, прохаживаясь среди рядов. — Нельзя приносить любовь в жертву покою или личному благополучию. Ни я, ни Коля так никогда не делали. Но тогда было и в самом деле другое время! — возражала она самой себе. — Другое. А может быть, дело совсем не в этом? Ведь наши трудности были иными. Мы выстрадали свое счастье, мы заплатили за него очень дорогой ценой и поэтому, обретя его навсегда, уже не понимаем, когда наши дети борются за свое место в жизни, за свое понимание счастья. А в чем оно? Разве только в благополучии, хорошо оплачиваемой работе, в квартире с мебелью? Наверное, и в этом тоже, — вдруг подумала Маша. — Но ведь не только в этом. Не в одном этом. Если у человека нет любви — не будет он счастлив. Генке нужна любовь. Он сам ее выбрал — трудную, может быть. Но свою, на роду написанную, и не надо ему другой, и не стану я ему мешать».