Девушка сидела поодаль от меня, отвернувшись от света, чтобы избежать моего пристального взгляда. Я подошел к ее стулу.
— Мисс Гастингс, вы очень взволнованы. Если вам так будет спокойнее, можете сопровождать офицеров во время обыска. У меня есть право дать вам такое разрешение. Я очень вам сочувствую, очень.
Пока я говорил, она отвернулась от меня еще сильнее и опустила лицо на руку, закрыв лоб и глаза; при последних моих словах у нее вырвалось короткое рыдание. Каждый нерв в ее теле задрожал, и она дала волю горьким слезам отчаяния, затем, пересилив себя, подняла голову и поблагодарила меня за сочувствие голосом, из которого исчезла всякая осторожность и притворство, со всей порывистостью уже не сдерживаемых чувств.
— Мне можно идти? — спросила она.
Я разрешил, и она унеслась с быстротою мысли.
«Надо пойти за ней», — сказал я себе и торопливо двинулся следом. Нижние комнаты уже осмотрели; над головой слышались тяжелые шаги полицейских. Мисс Гастингс как на крыльях взлетела по старой лестнице. На верхней площадке Хартфорд, недовольно хмурясь, преградил ей путь, но она юркнула под перила, пробежала мимо Ингема, который как раз открывал дверь в спальню, с криком: «Генри! Окно!» — захлопнула дверь и попыталась задвинуть щеколду, чтобы убийца успел выбраться.
«Ведьма! — подумал я. — Змея! Вот что бывает, когда поддаешься на женские слезы!»
Я бросился на помощь к Ингему. Отчаяние придало мисс Гастингс столько сил, что она какое-то время сопротивлялась его попыткам распахнуть дверь. Я уперся ногой и рукой. Мисс Гастингс отлетела на пол, и я со своими мирмидонцами ворвался в комнату. Там было темно, но у окна различался силуэт человека, отчаянно трясущего старый переплет. Это был страшный сон.
— Хватайте его! — прогремел Хартфорд. — Пистолеты! Если будет сопротивляться — стреляйте!
Темную комнату озарила вспышка, послышался хлопок — кто-то выстрелил. Одновременно раздался другой, более громкий звук: Гастингс высадил окно вместе со стеклом и переплетом. Холодный, ревущий ветер ворвался в дыру. Гастингс исчез. Я глянул вниз, проверяя, смогу ли прыгнуть следом, но внизу была лишь бездонная тьма, и мне представилось, как ноги складываются и вдвигаются в тело, словно подзорная труба.
— На улицу! — закричал я.
В два прыжка преодолев лестницу, я ринулся к входной двери, слыша за спиной оглушительный грохот полицейских башмаков, и выбежал на улицу. Схватка уже началась. Перед домом был газон, и на нем двое сцепились в смертельных объятиях: Гастингс и часовой, которого я поставил снаружи. Между ними блеснула вспышка, и в воздухе вновь прокатился грохот выстрела. Масса человеческих тел распалась. Один разжал руки и тяжело рухнул на траву. Уцелевший ринулся прочь, скачками, как пантера. Однако он был в западне: трое оставшихся полицейских неслись ему наперерез по лужайке. Растерянный, оглушенный, беглец уже не мог сопротивляться, и пока двое удерживали его стоящим на коленях, третий завернул ему руки за спину и защелкнул на них браслеты, которые надеть легче, чем снять.
Как раз когда церемония была закончена, луна, впервые за эту ночь, выглянула из-за облака. Ее полный, но бледный диск озарил черты того, кого мне хотелось разглядеть. Он вставал с земли; голова была непокрыта и немного запрокинута. Холодное, слабое, унылое сияние осветило лицо человека, которого я преследовал полтора года и наконец затравил, — дерзкого, отчаянного преступника, ангрийца Генри Гастингса!
Часть II
Предыдущая книга, если мне не изменяет память, завершилась звоном колокольчика, который подействовал на участников пьесы, словно заклятье немоты, разом запечатавшее им уста; занавес упал над приемной ее светлости «как мрак полночный в час дневной».[38] Несомненно, то было вмешательством Провидения, ибо, как припомнит читатель, происходящий там гневный разговор грозил перерасти в дуэль между премьер-министром и дочерью его арендатора. У. Г. Уорнер, эсквайр, только что велел мисс Гастингс замолчать, а мисс Гастингс как раз спрашивала себя, по какому праву кто бы то ни было может отдавать ей какие бы то ни было приказания, и уже воображала, как сию минуту уходит отсюда, садится в первый же дилижанс ангрийской почты, уезжает в Заморну и там ждет, какой рок постигнет ее страдальца брата, а потом до конца жизни тешит себя ненавистью к судье, присяжным, королю и стране, которые осудили, приговорили и казнили этого бесподобного праведника; к такому решению, как я сказал, мисс Гастингс была уже близка, когда зазвонил колокольчик и дверь отворилась, не оставляя девушке иного выхода, кроме как исполнить то, зачем она сюда пришла.