За обедом Киприан Иванович объявил, что завтра в его театре будет представлена новая пьеса — «Арлекин на Луне»: в роли Арлекина — Миня, Михаил Телегин, Коломбины — Нюта, а Панталоне будет изображать длинноносый Понс. В прежние времена Понс был учителем Андрюши, единственного сына Киприана Ивановича. Когда Андрюша вырос, Понс, не зная, куда себя деть, остался приживалой у Бердюкина и усердно выполнял самые важные поручения благодетеля, а именно: читал газеты его супруге Настасье Петровне, похожей на свинью с совиным клювом вместо пятачка, писал под диктовку письма, составлял партию в дурака, переводил с французского комедии и безжалостно их коверкал для бердюкинского театра. Во время представлений Понс суфлировал, выставляя из будочки своё изрытое оспинами лицо с близко посаженными глазками, на которые в свою очередь были посажены мутные очочки. Иногда он «пробовал себя на сцене» — особенно ему удавались роли идиотов и похотливых стариков.
После обеда бабушка пошла с Настасьей Петровной калякать и дремать в мягком кресле, а Митрофанушка — гулять по огромному бердюкинскому парку, который казался ему волшебной страной, где на каждом шагу творятся чудеса. Киприан Иванович всё устроил романтично, «как в самой природе»: вокруг прудов, затянутых ряской, стояли жёлтые ирисы, повсюду журчали ручейки, дорожки, вымощенные разноцветными кирпичиками, пробегали через лужайки, где паслись белые козочки, потом плутали в таинственных чащах, где шелестели и сплетались ветками дубы и клёны, потом вдруг, делая сюрприз, выходили к роскошным цветникам и оранжереям, или к деревянным резным беседкам в русском вкусе, или к античным ротондам, или к фонтанам с мраморными рыбами, амурами и психеями. Добренький Киприан Иванович разрешал Митрофанушке свободно гулять по парку и всегда приставлял к нему человека, который должен был незаметно красться за «странненьким» и следить, чтобы он не свалился в пруд или чего-нибудь случайно не сломал.
Зачарованный Митрофанушка тихо шёл и прислушивался, как трещат ветки под копытами прячущихся за деревьями фавнов, как фыркают кентавры (это чихал Савелий), как дриады перешёптываются в кронах деревьев. Тропинка вывела его к знаменитому бердюкинскому амфитеатру, где в хорошую погоду давали представления. Митрофанушка посидел на тёплых мраморных ступенях, помечтал, пошёл дальше. Пройдя через берёзовую рощицу, оказался у грота с Венерой. Перед гротом была маленькая сцена, перед сценой под восточным навесом — голубая софа, на которой возлежал огромный Киприан Иванович. Восемь позолоченных львиных ног жалобно поскрипывали под тушей Бердюкина. На сцене прыгала Нюта в жёлтом платьице с чёрными пятнышками, на голове у неё качались высокие перья. Она исполняла танец какой-то птицы. «Выше, Нюта! Ещё выше! Прыгай, голубушка! Выше, красавица!» — кричал ей с софы Бердюкин. Нюта часто дышала и была похожа на мечущуюся в клетке канарейку. Митрофанушка замер, Савелий сел под дерево, Нюта прыгала, а Киприан Иванович, откинув голову, громко храпел.
Пьетро Сальтофромаджо с длинным горбатым носом и драматически изломанными бровями сидел за столом, уставленным тарелками с остывшей едой. Сложив на груди руки, выставив вперёд свой острый подбородок, он злобно и устало обводил глазами комнату, в которой поселил его «этот странный барин Дураццо». Карлотта чинила бубен. Время от времени она им встряхивала, и всякий раз Пьетро вздрагивал от резкого звона и сжимал длинными пальцами свой бледный лоб. Дела их были плохи — жизнь пошла по сценарию заурядной комедии: Арлекин и Коломбина, полюбив друг друга, сбежали от Панталоне, то есть сеньора Казасси, хозяина знаменитого театра и любовника Карлотты.