Как я уже сказал, жаль, что ты не можешь присутствовать здесь самолично, но я знаю, что и у вас на носу децимация — жаль, не могу ее лицезреть. Как по мне, белая рвань хуже здешних негров; достойно видеть лучших мужей твоего племени сдирающими кожу с этих отбросов. Насколько мне известно, они почти изведены под корень — отрадно слышать!
Только одно беспокоит меня в баптизме, и я выкажу опасения свои, не кривя душой, — так что не обессудь. Мы изводим белых и негров, а ты со своей паствой в итоге принял их глупую религию! Признаю, наши собственные верования подчас смехотворны — с их Великими Духами Гитче Маниту и всем прочим, — но разве перенятие религиозных устоев не обеспечивает этим отбросам своего рода дальнейшую жизнь в наших благих кругах? Подумай над сим хорошенько!
Хоть я и говорю о них преимущественно в дурном ключе, не могу притом не признать, что выступаю против тенденции отказа от всяческого их наследия. Например, отсчитывать расстояния в лунах и солнцах не очень удобно, а теперь, когда автомобили низвели длительность путей с дней на часы, подобная система видится досадным пережитком. Да и переход с их языка на наш, насаждение письменности чероки среди всех племен сулит одни трудности. Я вот к чему: мы все говорим на племенных языках, но письменные свидетельства переводим на язык чероки, а когда все соберемся вместе, как нам общаться? На каком языке? Чероки хорош для письма благодаря четко выработанному алфавиту, но какой племенной язык станет единственно верным для устных речей, и придется ли он по душе другим племенам, когда выбор будет сделан?
Что ж, обо всем этом еще думать и думать, а я пойду растормошу старуху — иначе опять долго будет возиться со сборами на выход в свет.
Искренне твой,
Бегущий Лис
Парни есть парни
Посвящается Карен Лансдейл
Не так давно — около года назад — небо коптил один очень испорченный парень по имени Клайд Эдсон. Типичный уличный грубиян по повадкам, он был смекалист, знал, чего хочет, и получал желаемое любым доступным путем.
Он жил в большом мрачном доме на серой, издыхающей улочке в Гэлвистоне, штат Техас. И, подобно престарелой кошатнице, в этот дом тащил всякого — только не несчастных животных, еле живых от голода и паразитов, а всевозможный юный сброд, тех, кого отвергло больное общество.
Их он воспитывал. Вдыхал в них жизнь. Внушал им чувство тверди под ногами. Они были его созданиями, но Клайд не питал к ним любви. Для него они были не более чем игрушками. Краска облезет, батарейки выдохнутся — и все, на помойку.
Так было ровно до того момента, как он повстречал Брайана Блэквуда.
Потом все стало хуже.
У того парня была черная кожаная куртка и прическа «гузкой» — на нее ушло столько геля, что можно было смазать им от борта до борта целый «бьюик». Он вышагивал степенно, неторопливо, с высоко задранной головой, постреливая кругом взглядом кислотно-голубых глаз. Словно весь мир был обязан ему жизнью. Остальные ребята жались к стенам коридора, стараясь не попадаться ему на глаза.
Совершенно очевидно, что Клайд — типичный плохиш, повернутый на стиле 1950-х годов. Его прикид был не по моде, но такому никто не рискнул бы сказать: эй, чувак, ты одет просто смешно.
Словом, жесткий тип. Весь такой себе на уме. С собой у него не было учебников. Он вообще ничего с собой не носил, кроме собственной крутизны.
Брайан стоял у фонтанчика, когда впервые увидел его. Он зачерпывал воду, стараясь убить время между уроками, и ни о чем не думал. Но появился Клайд — и внезапно Брайан ощутил к нему нечто вроде влечения. Не сексуального, отнюдь — гомиком он не был. Тут речь шла скорее о тяготении металла к магниту: что ни делай, как ни упирайся, все равно притянешься.
Брайан знал, кем был Клайд, но впервые находился достаточно близко к нему, чтобы ощутить лучащийся от того драйв. Раньше он воспринимал его просто как случайного чувака в кожанке, большую часть времени прогуливающего уроки. А теперь…
Теперь он понимал — за душой у этого типа есть много всякого; и это всякое прорывалось наружу хищным блеском, как сталь хорошо заточенной бритвы блистает на полуденном солнце.