— Да, ты это уже говорил.
— Рад, что ты услышал. — С этими словами мистер Парди повернулся и пошел к своей повозке. И уже у самой повозки обернулся ко мне, стоявшему в упоре на костылях, и добавил: — Говорю тебе, сынок, это самая печальная история, которую я когда-либо слышал, история поистине трагическая! Никогда не смогу ее забыть — она так и будет висеть у меня над душой. До самой смерти, клянусь тебе. — Он постоял немного, поставив ногу на ступеньку повозки, и вид у него был такой же подавленный, как у молодого петушка, которому не дали зайти в курятник, а потом вскарабкался наверх и легонько щелкнул кнутом поверх голов лошадей. Должно быть, в его глазах стояли слезы — ведь когда он развернул повозку, колесами с левой стороны покатился аккурат по могиле моего отца.
Что ж, фермерская доля отвернулась от меня в самом начале. И вот что скажу — прямо там и тогда я решил не приводить разоренный участок в порядок. Более того, я пошел и выкопал всех похороненных недавно цыплят и раскидал их по старым местам. Возвращаясь в палатку, я думал лишь о том, что зря сжег тушу мертвого мула — пускай бы тоже валялась на виду.
Самым разумным было пойти к мистеру и миссис Паркс — почти сутки на костылях, — но я просто не мог. Я решил отправиться в город, найти там работу и начать собственный путь. Конечно, нужно было что-то делать, пока заживает нога — с ней хорошую работу мне вряд ли удастся найти.
Я прикинул, что если отправлюсь рано, завтра же утром, то смогу добраться до города к ночи, и плевать, что я привязан к костылям. Наверное, пару раз упаду, пару раз разобьюсь в кровь — какая, в сущности, разница.
Как было сказано, семейство Фогг — люди гордые и, может статься, немножко глупые. Поэтому на следующее утро я, как и наметил, двинулся в путь, оставив за спиной палатку, прихватив на дорогу немного черствого хлеба, вяленого мяса и сушеных фруктов в мешке.
Должно быть, упал я не раз и не два, прежде чем добрался до дороги, но по ней мне было куда легче ковылять даже на костылях, потому что на дороге льда намерзло не в пример меньше.
К полудню мои подмышки так болели от трения костылей, что кровоточили и вспучились волдырями, которые лопались, пока я шел.
Решив сделать привал, я сел на камень на обочине, сбросил верхнюю одежду и съел немного хлеба с вяленым мясом. До моих ушей вдруг донесся какой-то звон, и я поднял взгляд от земли.
Оказалось, звенели колокольчики на упряжи, влекомой восьмеркой крупных мулов. Тащили те мулы ярко-красную повозку, которой правил большой черный мужик в длинном темном пальто и цилиндре. Когда солнце коснулось его зубов, они сверкнули, как револьвер с перламутровой рукояткой.
Едва фургон сделал небольшой поворот на дороге, я увидел клетку, что была поставлена с одной стороны повозки — как бы уравновешивая бочки с водой и припасами на стороне другой. Сначала я подумал, что в клетке сидит уродливый цветной парень, но когда повозка подкатила ближе, я увидел, что это животное, покрытое шерстью, — самое уродливое и страшное из всех, каких я когда-либо видел.
В тот момент я чувствовал себя гораздо менее гордым, чем утром, поэтому подобрал под себя костыли и, прихрамывая, вышел на дорогу, помахав рукой человеку на повозке.
Повозка замедлила ход и поравнялась со мной. Возница крикнул: «Эй, вы, старые уродливые мулы!» — и колокольчики упряжи перестали звонить.
Теперь я очень хорошо видел животное в клетке, но все еще не мог понять, кто это. Над клеткой желтым были выведены два слова:
ФУРГОН ЧУДЕС
А справа от клетки красовалась маленькая табличка с причудливым росчерком, гласившая:
ВОЛШЕБНЫЕ ФОКУСЫ
ЧУДЕСА МЕТКОСТИ
ПРЕДСКАЗАНИЯ
ОБЕЗЬЯНА-СИЛАЧ
ЧУДОДЕЙСТВЕННЫЕ ЛЕКАРСТВА
ВСЕ ЭТО — ПО РАЗУМНОЙ ЦЕНЕ!
По мне, звучало все неплохо.
— Похоже, тебе не помешает прокатиться, мальчик, — сказал негр-великан.
— Да, сэр, еще как не помешает, — ответил я.
— Негру нельзя говорить «да, сэр». — Я обернулся посмотреть, кто это сказал, и увидел парня в выцветших красных брюках и мокасинах, со светлыми волосами до плеч и короткими светлыми усиками над губой. Он скрестил руки на груди, ежась от холода. Он явно вышел из фургона, но вышел так тихо, что я даже не заметил его присутствия, пока парень не заговорил. Когда я ничего не ответил, он добавил: — Это мой фургон. А этот тип просто работает на меня. Так что мне решать, кому кататься, а кому нет. Тебе я точно не разрешаю кататься.