Мне было интересно, что произойдет, когда я расскажу ему. Я всегда знал, что расскажу. Я должен был. Вопрос был только в том, как и когда. Но как и когда — вот что создавало мне проблемы. Он считал, что в ней нет ничего плохого. Она была немного странной, конечно, может быть, немного медлительной. Он не видел того, что видел я. И я полагаю, что по-своему он любил ее. Конечно, он заботился о ней, испытывал к ней чувства. Я боялся потерять счастливого отца, которого вновь обрел, и возобновить знакомство с несчастным, которого потерял.
Я ее боялся. Я изменил свое мнение об Элизабет. Она не была сумасшедшей. Она была плохой. Злой.
Тварь из леса.
Иногда я просыпался, когда она возвращалась из его комнаты, видел выражение ее лица и медленные томные движения ее тела и думал: что, если она захочет большего? Что, если это только начало? Я даже не был уверен, что подразумевал под большим. Но эта мысль не давала мне покоя.
Я все вспоминал щенка Бетти.
Я откладывал это снова и снова, зная, что это неправильно, что я каким-то образом помогаю ей, не рассказывая. Теперь я понимаю, что ждал какого-то знака. Знака, что можно рассказать ему. И, наконец, он появился.
У нас поблизости была только одна родственница, мамина сестра Люси, которая жила в двадцати милях отсюда, в Любеке. Она была вдовой на пятнадцать лет старше моей матери, которой к тому времени исполнилось семьдесят, жизнерадостной женщиной, предпочитавшей бордовые юбки и белые хлопчатобумажные блузки с высоким воротом. Две ее дочери жили со своими семьями в Хартфорде и Нью-Хейвене. После смерти муж оставил ей деньги и чудовищный дом эдвардианской архитектуры, который она содержала в чистоте и порядке с помощью постоянной горничной. Она занимала только первый этаж, закрывая остальные на зиму, чтобы сэкономить на счетах за отопление. Кроме того, по ее словам, такое большое пространство делало ее одинокой.
Ее день рождения выпадал на 19 декабря, и каждый год примерно в это время она чувствовала себя особенно одинокой. Она не могла много передвигаться. Артрит в правом бедре был настолько сильным, что она подумывала о замене тазобедренного сустава. Она не появлялась у нас много лет, потому что горничная не умела водить машину. Поэтому она спросила моего отца, смогу ли я навестить ее на несколько дней в выходные перед Рождеством. Отец спросил, не против ли я, и я согласился. Я думаю, он испытал облегчение от того, что ему самому не пришлось проводить там слишком много времени в праздники, потому что тетя Люси напоминала ему о моей матери и о том, как он приезжал туда в более счастливые дни. Итак, я буду его послом. Что касается меня, то мне нравилась тетя Люси, у которой, казалось, была шутка на любой случай, и оказаться для разнообразия в городе, где был кинотеатр, книжный магазин и антикварная лавка, полная старых лебедок, фалов, румпелей и такелажа, где происходило еще столько всего интересного, было приятно. Я тоже был не прочь на несколько дней освободиться от Элизабет.
Но расставание с отцом беспокоило меня.
На самом деле я так сильно переживал из-за того, что он оставался с ней наедине, из-за того, что я видел, так что по дороге в Любек я, наконец, набрался смелости и сказал.
— Ты хочешь сказать, что она ходит во сне?
— Нет, папа, она не спит. Я уверен, что она не спит. Она идет в твою комнату. И на ней нет одежды. И она… что-то делает. Здесь, внизу.
Он взглянул на меня, увидел, к чему я прикасаюсь, и кивнул. Затем снова перевел взгляд на дорогу. Некоторое время он ничего не говорил. Просто смотрел на дорогу и думал.
— Я никогда этого не видел, — сказал он наконец. Затем похлопал меня по ноге. — Не волнуйся, — сказал он. — Я позабочусь об этом. Я присмотрю за ней.
Это было все, что мы сказали друг другу. Я почувствовал облегчение. Теперь все зависело от него.
Тетя Люси встретила нас у двери, и он остался с нами пить кофе с печеньем, а потом сказал, что ему пора возвращаться, и поцеловал ее в щеку, а меня в лоб. Мы стояли на крыльце и смотрели, как он отъезжает, и тогда у меня появилось второе предчувствие, такое же, как в ту снежную ночь год назад, когда закрылась дверь.
Это длилось всего мгновение. Я не позволил тете Люси увидеть мои слезы. Возможно, мне следовало это сделать. Возможно, это изменило бы ситуацию. Может быть.
В ту ночь выпал снег.
После этого снег шел каждый день в течение следующих четырех дней и ночей, вплоть до дня рождения тети Люси. В первые две ночи я смог позвонить ему, и он сказал мне, что все в порядке, а во вторую ночь прошептал: