"Есть что-то колоссальное в любой человеческой личности, когда эта личность становится по-настоящему и полностью человеческой", — писал он. Я почувствовал, что в этой хрупкой фигурке на кровати я встретил такую личность. Теперь он был невосприимчив как к моральному вреду, как и к физическому. Он обрел эту благодать, живя трудно и хорошо, жестоко и нежно, живя в нутре и в духе и не видя противоречий между ними. Он все еще работал над своим творением. Хотя его произведения и перестали быть блестящими, он не утратил своего таланта жить.
Человек, находящийся внутри, готовился умереть.
Бережно, но крепко держась за то, что было ему дорого.
В 1980 году я услышал в вечерних новостях, что Миллер умер. Ему было восемьдесят девять лет. Я уже профессионально писал около четырех лет и работал над своим первым опубликованным романом "Мертвый сезон". Смелость решиться на все это в немалой степени родилась из этой единственной двухчасовой встречи.
Я позвонил Ноэлю Янгу и узнал, что его смерть была быстрой и спокойной, что его окружали друзья. Меньшего я и не ожидал.
Мы немного поговорили, и, наконец, я сказал:
— Знаете, возвращаясь в Лос-Анджелес в тот день, я вел машину как сумасшедший, смеялся и плакал, кричал, хлопал по рулю. Любой полицейский арестовал бы меня на месте. Вы не поверите, какую огромную надежду он мне подарил. Что такой человек, как он, еще может существовать! Я почувствовал, что встретил самого близкого к святому человека из всех, кого я когда-либо встречал!
— Думаю, да, Даллас, — сказал он. — Думаю, да.
В тот вечер я поднял за него бокал хорошего французского вина и поблагодарил его. Конечно, за ту давнюю встречу, но также за книги и энтузиазм, за все, чем он делился со мной все эти годы.
Я поблагодарил его просто за то, что он есть.
Я написал эту вещь по настоянию Фила Натмана, которому я рассказал самое существенное из этой истории в каком-то давно забытом баре на каком-то давно забытом съезде писателей, пишущих в жанре ужасов. Она была опубликован в журнале "Bruatrian Magazine" за 1996 год под названием "Так близко к вам, как ваша кожа". Мне еще предстоит понять, почему. В то время у журнала были проблемы, и плохой шрифт и мутный фон делали ее практически нечитаемой.
Когда два года спустя вышел мой первый сборник рассказов — "Выезд на бульвар Толедо Блейд", — я решил добавить ее в конце как своего рода приятное дополнение ко всем темным событиям, которые предшествовали в этом сборникe.
Я восстановил название.
Шрифт стал удобен для чтения.
Иногда автор выигрывает.
Перевод: Гена Крокодилов
Искалеченные в колесе секса
Jack Ketchum, "Broken on the Wheel of Sex: The Jerzy Livingston Years", 1999
Вступление: Гоблин на танцплощадке
Я знаю, что публикуя эти рассказы, я подставляю свою шею. Прекрасно.
Что ж, остается только посмотреть, кто из вас придет с топором палача.
Или с топорами. С ножами, с косами и с мечами.
Со всем, чем можно резать или рубить.
Я не буду вас винить.
Но не забывайте, что "Джек Кетч" на британском жаргоне означает "палач". И мы можем поменяться ролями.
С другой стороны, некоторые из вас могут быть достаточно извращенными и снисходительными, чтобы наслаждаться этими ранними рассказами.
Я предлагаю их вам в любом случае.
Большинство этих рассказов были написаны в 1976–1981 годах, когда я в основном занимался другими делами. Кропал рецензии на грампластинки, рекламные аннотации и различную документальную прозу. От серьезной до полусерьезной и смешной, посылая во все журналы, которые я только мог себе представить, от "Коллекционера миниатюр" до "Пентхауса", от воскресного газетного журнала "Парад" до рок-журнала "Крим", от "Классического декора" до "Домашних поделок". Я имею в виду, что мне было все равно, где печататься, лишь бы платили.
Однако рассказы я продавал в мужские журналы, в частности в журнал "Шик", а также в "Генезис", "Высшее общество", "Кавалер", "Мальчишник" и "Самородок". Многие рассказы перепечатывались по нескольку раз, в основном "Мальчишником", опускаясь по лестнице приличия и хорошего вкуса, пока, упав на самое дно, один из них не оказался в "Валете"[17].