4 Мелкий абрикос (местн.).
просторной, некогда многолюдной хате, в комнате с отдельным входом.
Почему-то мне все время кажется: вот-вот Ракитина подойдет, положит мне на голову свою руку, легкую, сухую и теплую, как рука бабушки, и скажет бабушкиным голосом: «Ну, Димка-невидимка, досталось тебе на орехи?
А ты не серчай на своих рожателей (это об отце и матери), у них свои законы. А у нас – свои…»
Мне всегда хочется сквозь землю провалиться, потому что председатель сельисполкома в пух и прах разбивает весь запас солидности, который я с великим трудом собираю каждое утро, чтобы принести в свой кабинет вместе с тщательно выглаженной мышиного цвета формой, вычищенной фуражкой и погонами младшего лейтенанта.
Ксения Филипповна садится на стул и смотрит на меня.
Ну точь-в-точь моя бабка, когда с полной тарелкой румяных пирожков, которые надулись так, словно вдохнули в себя воздух и не могут выдохнуть, пристраивалась на мою постель воскресными утрами.
Я невольно беру жерделу и надкусываю.
– Как идут дела, Дмитрий Александрович? – Ее пальцы собирают на сукне, покрывающем мой стол, мельчайшие соринки, бегают проворно и быстро.
– Спасибо, ничего.
Удивительно вкусно, черт возьми! Хочется есть и есть золотистые, тающие во рту плоды. Но я смотрю в окно и серьезно говорю:
– Я тут составил план кое-каких мероприятий. Хочу ваше мнение узнать. Надо порядок наводить…
– Что ж, – говорит Ксения Филипповна, – давайте ваш план, посмотрим. Действительно, порядок бы навести неплохо. – Она чуть-чуть улыбается. А я краснею.
Сычов вышел из сельпо. Карман его брюк оттопырен. Я
машинально взглядываю на ручные часы. Пять минут двенадцатого. Он нырнул в темную пещеру тира и растворился в ней.
Мои мысли снова переключились на магазин, потому что из него вышел длинный парень в майке и синих хлопчатобумажных штанах до щиколоток. Бутылку он нес, как гранату, за горлышко.
Парень, пригнувшись, заглянул в тир и так же провалился в темноту…
– Я у вас почти месяц и поражаюсь: не продавщица, а клад… Спиртные напитки продает, как положено, – ровно с одиннадцати.
Ракитина кивнула:
– Дюже дисциплинированная Клавка Лохова. До нее мы просто измучились. Чуть ли не каждый месяц продавцы менялись. То недостача, то излишки, то левый товар. Хорошо, напомнил, надо позвонить в райпотребсоюз, чтобы отметили ее работу. Она у нас всего полгода, а одна только благодарность от баб. Вот только мужик у нее работать не хочет. Здоровый бугай, а дома сидит. Ты бы, Дмитрий
Александрович, поговорил с ним. В колхозе руки ой как нужны.
– Обязательно, – ответил я. – Сегодня же.
Честно говоря, те дни, что я служу, просто угнетали отсутствием всяких нарушений и крупных дел. Не смотреть же все время в окно?
И вот опять мелочь – тунеядец. Странно, почему Сычов не призвал к порядку этого самого Лохова.
– Я тут подумала – бандура у меня без дела стоит, –
сказала Ракитина. – Возьми домой, в свою комнату, все веселей. Оформим распиской. На время.
Сначала я не понял, о чем речь.
– Радио, говорю, стоит. Мне не нужно.
Так вот о чем! У нее в кабинете красуется старый приемник «Беларусь», занимая чуть ли не полкомнаты.
– Нет, нет! – отрезал я категорически. – Вещь казенная и пусть в общественном пользовании…
– Чудак! Для красоты стоит. Я не пользуюсь. А в клубе есть.
Выручает меня телефон. Он звонит отрывисто и хрипло в комнате напротив. Никто не подходит, так как Оксана, секретарь исполкома, укатила в Москву сдавать летнюю сессию в заочный юридический институт.
Ксения Филипповна уходит.
Я облегченно вздыхаю. И машинально начинаю глотать жерделы одну за другой. Мне жалко эту женщину, потому что в Бахмачеевской она живет одна. Четверо ее детей с внуками разъехались. Она заготовляет нехитрые крестьянские гостинцы и отсылает им с любой подвернувшейся оказией. Но, с другой стороны, ее отношение ко мне, как к маленькому, начинает беспокоить меня. Не подорвет ли это мой авторитет?
Ох уж эти двадцать два года! Я бьюсь изо всех сил, чтобы походить на настоящего взрослого мужчину. Но природа меня крепко подвела. Этот младенческий румянец, ямочка на правой щеке, кадык, как зоб у курицы. Но самое большое предательство совершили по отношению ко мне мои собственные усы.
Вы можете себе представить черного, как смоль, брюнета с редкими ржавыми усами? Это, увы, я. А без них нельзя. Потому что верхняя губа у меня вздернута, как у капризной девчонки. Вот и обходись после этого без усов.