Выпив полмакитры 6 парного молока, доставляемого мне по договоренности соседкой, я усаживаюсь за круглый стол посреди комнаты, чтобы написать письмо Алешке. Ей четырнадцать, и мы крепко дружим. От нее я уже получил два письма. Надо скорее ответить. Родители тоже любят меня. Но я знаю, что им частенько не до сына. Прожили вместе двадцать три года, а до сих пор выясняют отношения. Как ни странно, связующим звеном у них была бабушка. И как только она умерла, у них начались неурядицы. Сперва меня это страшно огорчало, но потом привык. И даже затишье в доме выглядело как-то необычно. Во время семейных баталий мы с Алешкой создавали свою маленькую круговую оборону, и в наш мир никто не мог проникнуть. Как там теперь она одна?
Я вдохновенно написал две первые фразы и… запнулся.
Врать не умею, а писать пока было нечего. Вернее, ничего особенного я сообщить не мог. Алешке же нужны были
5 Хлев (местн.).
6 Кувшин (местн.).
мои подвиги. Нужны были необычные дела, из которых я обязательно выхожу победителем.
На письма нужно свое вдохновение. А долг службы велел мне облачаться в форму и отправляться в клуб.
Прости меня, Алешка!
Я опять отложил письмо и, в мгновение одевшись, чинно прошествовал в клуб, провожаемый взглядами станичников, коротавших время на завалинках за лузганьем семечек.
Публика неторопливо прохаживалась возле клуба в ожидании киносеанса. Я для порядка заглянул во все закоулки. Ларисы не было.
Перед самым сеансом к крыльцу подскочил верхом на лошади молодой парень. Его чистая белая сорочка была плохо выглажена, брюки пузырились на коленях. И только сапоги сверкали зеркальным блеском.
Он чем-то сразу останавливал на себе взгляд. И когда лихо спрыгнул на землю, стало видно, как он выделяется среди ребят. Парни тоже были загорелые, тоже в белых рубашках. Но он отличался природной, более жгучей смуглотой. Густая шапка крупных кудрей, блестящие глаза и ослепительные зубы. Лед и пламень!
– Привет, Чава! – крикнул кто-то из ребят.
Цыган приветливо помахал рукой и, привязав к дереву коня, легко вбежал в клуб. Я зашел следом.
Вот, значит, каков Сергей Денисов, колхозный пастух.
Мне хотелось подойти к нему и поговорить о жалобе Ледещко, но я понимал, что сейчас не время.
В фойе среди девушек не было той, которую я хотел увидеть.
Сергей Денисов тоже кого-то выискивал. Я скоро потерял его из виду, так как прозвенел третий звонок и зрители быстро заполнили зал.
Я устроился в углу. С первых же минут стало ясно, что в будке киномеханика что-то не ладно. Ну и портачил мой предшественник Сычов! Видать, не раз еще забегал он к
Клаве в магазин.
В зале свистели, кричали, топали ногами. Экран то бледнел, то мутнел. Несколько раз зажигался свет. Женщина, сидевшая рядом со мной, не выдержала:
– Вы бы, товарищ милиционер, пошли, разобрались.
Мучение-то какое за свои же деньги…
Я вышел в фойе. И обомлел: в пустом помещении сидели двое – Лариса и Чава. Они сидели молча. Но это молчание было более чем красноречивым.
В аппаратную вход шел с улицы, по крутой железной лестнице. В бетонной темной комнатушке щелкал проектор, глухо доносились из зала звуки кинокартины. На высоком табурете сидел парнишка лет пятнадцати, прильнув к окошечку в зал.
Я стоял молча, обдумывая сложившуюся ситуацию.
Значит, этот Чава приехал не ради кино, а к нашей библиотекарше? А вдруг нет? Мало ли что…
Парнишка слез с табурета и, увидев меня, вздрогнул.
– Где Сычов?
– Это самое… пошел…
Ему хотелось очень правдоподобно соврать.
– А ты кто?
– Помощник. – Он деловито открыл аппарат и стал заправлять ленту.
– Так где же Сычов?
– Отлучился. По нужде…
Разговаривать дальше было бессмысленно. Я спустился по гулкой лестнице, Возле входа в клуб дремал конь Чавы, изредка подрагивая лоснящимся крупом. Я стоял и смотрел через окно на Денисова и Ларису.
– А, младший лейтенант…
Сычов ощупывал стенку, боясь от нее оторваться.
– Нельзя же так хамски относиться к людям! – вскипел я.
– Не кричи! Ты мне в сынишки годишься.
– Я бы на вашем месте шел спать. Подобру-поздорову!
– Это взорвалось во мне слово «сынишка».
Сычов смерил меня мутным взглядом. Что-то в нем сработало. Он взмахнул руками и, отвалившись от стены, поплыл в ночь, как подраненная ворона.
– Так-то лучше будет, – сказала возле меня тетя Мотя, уборщица клуба, она же контролер, и кивнула вверх, на аппаратную, – Володька сам лучше справится.