Я не стал дальше испытывать судьбу и удалился за кулисы. Там столкнулся нос к носу с Чавой. Он тихонько настраивал свою гитару. Мне показалось, что он слегка усмехнулся, увидев меня.
И откуда он свалился на мою голову? Коля говорил, что
Чава заболел. Поэтому и просили выступить меня. Но пастух явился, несмотря на температуру…
Правда, брюки у него были мятые, сорочка простенькая, из хлопчатобумажной ткани, и гитара похуже моей, с облупившейся краской на грифе и деке. Но пел он лучше. И
намного. Я-то уж знаю. Его не отпускали. Он пел одну песню за другой.
Репертуар он целиком перенял у Сличенко – «Клен ты мой опавший», «Ай да зазнобила…», «Я люблю тебя, Россия». И нашим станичникам казалось, наверное, что лучше Чавы петь не может никто. Даже тетя Мотя, билетерша клуба, восхищенно шептала:
– Ай да хлопец, ай да певун! Получше этого самого
Сличенки, ей-богу…
Катаеву я ничего не сказал. Он и не догадывался, какую свинью подложил мне. Правда, за кулисами, похлопав меня по плечу, он бросил:
– Ты тоже в норме, младший лейтенант!
Это «тоже» окончательно испортило мне настроение.
Лучше бы Коля вообще промолчал.
После концерта многие станичники стали расходиться по хатам. Молодые оставались на танцы.
Академик был в таком восторге, будто побывал в
Большом театре. Особенно хвалил Чаву. Я находился совсем рядом и слышал, как он не мог унять своего умиления.
Нассонов, все еще переживающий провал лекции, млел от похвал и чтобы еще больше удивить гостя, сообщил, что
Чава всего-навсего пастух.
– Скажите-ка, – заохал старичок, качая головой, – простой пастух! А этот мальчик, который пел первым, тоже пастух?
– Нет, – замялся председатель.
– Тоже, однако, ничего. Мило… вполне мило.
Я был рад, что больше никто не слышал этого разговора.
Академик начал прощаться. Председатель стал просить его посмотреть жеребят, полученных в результате «селекционной работы, широко производимой в колхозе».
– Что вы, любезный, – отмахнулся старичок, – я в этом ничего не понимаю!
– Как? – удивился Нассонов. – Вы же, так сказать, занимаетесь проблемами наследственности… Может быть, подскажете, в каком направлении нам двигаться?
– Видите ли, дорогой товарищ Нассонов, я всю жизнь имею дело с дрозофиллой. Есть такая маленькая мушка, всем известная…
– Так мы вам можем выделить целый табун для экспериментов! – вдохновенно предложил Геннадий Петрович. –
Разворачивайтесь…
Академик засмеялся:
– Человеческой жизни тогда не хватит, чтобы решить самую крохотную проблему в генетике. Через сколько лет лошадь дает потомство?
– Через три-четыре…
– Вот видите. А мушка дрозофилла – двадцать восемь раз в год! Это значит, что только за один год можно проследить двадцать восемь поколений модели. А чтобы такие же результаты получить с лошадью, надо прожить сто двенадцать лет. А мне бы еще хоть пяток протянуть…
Смущенный Нассонов стал нахваливать здоровье гостя.
Тот еще больше развеселился. Так они и покинули клуб.
Председатель пошел проводить академика до колхозного «газика», поджидавшего у самого крыльца.
Зачем я остался на танцах, сам не знаю. Наверное, почувствовал что-то. Так бывает. Где-нибудь в людном месте, в разношерстной компании ощущаешь; зреет нечто неуловимое, едва проскальзывающее настроение ссоры или драки.
А может быть, у меня начало вырабатываться профессиональное чутье?
Казалось, все идет нормально. Наши, станичные, вели себя как обычно. Стояли группками. Выходили курить. И
тогда через окно были видны головы и сизый дымок над ними. Конечно, подшучивали над девчатами. Беззлобно, скорее по привычке.
А те, другие, городские, приехавшие в гости к Женьке
Нассонову, вели себя настораживающе.
Я еще подумал о том, что деревенские ребята для меня уже «наши», а друзья Женьки – «чужаки».
Интересно, отпустила им Клава ночью вина? А как же!
Хоть и молокосос, а Нассонов! Ну покуражилась над парнем, а в магазин, точно, сходила…
Чава не танцевал. О чем-то спорил с Колей Катаевым.
Лариса скучала, изредка поглядывая в его сторону…
Я про себя злорадствовал. Но к ней не подходил. Надо подождать. Выдержать.
И все-таки больше всех меня настораживал Женька. На меня он не смотрел. Стыдился, что ли, ночного визита?
Он задевал девчонок, подначивал своих дружков на что-то. Я тихо сказал об этом Катаеву. Он отмахнулся: