11
Гарцевали, кружили по зеленому полю всадники. Я
вспомнил Есенина: «Эх вы, сани! А кони, а кони!» Саней, конечно, не было. Но зрелище лошадей, лоснящихся на солнце, действительно завораживало.
Блестящие их тела вытягивались над препятствиями и пролетали над ними, словно невесомые. У меня перехватывало дыхание, когда кто-нибудь из них задевал за какое-нибудь деревянное сооружение и под всадником рушились на землю жерди. Но Нассонова, который был здесь,
на колхозном ипподроме, в своей неизменной рубашке с засученными рукавами, в кепке, с темным ободком пота на затылке, это, казалось, не пугало.
Я удивлялся председателю. Мне думалось, у него не оставалось времени даже для сна. Вечно он куда-то спешил: то вызывали на совещания, активы, конференции, то он срочно выезжал в поле, где неизменно что-либо случалось – ломался комбайн, останавливался трактор, заедало конвейер у силосной башни. И при всем этом он находил час-другой, чтобы заглянуть на конеферму. Вот что значит хобби! Выкрадывать время у сна, отдыха, дел…
Геннадий Петрович сосредоточенно глядел на своих питомцев, что-то решая в голове.
С ним был Арефа, осунувшийся, загоревший.
Они были чем-то недовольны. И в то же время довольны той суетой, которая предшествует важным событиям.
Очень скоро в районе ожидались скачки. Нассонов вытащил сюда даже парторга, который мучился на солнцепеке, переживая сухую, нещадную жару. Он тосковал в безделье. И азарт, охвативший председателя, его не трогал.
Сюда я заехал просто повидать Ларису, прослышав, что она здесь.
Два скакуна подъехали к нам одновременно: библиотекарша на Маркизе и Чава на пегом коне.
Я приветливо улыбнулся Ларисе из-за спин. Чтобы никто не заметил. Она устало ответила. Ей было не до меня.
Чава вообще был сумрачный.
Нассонов что-то им выговаривал. Оба как-то безучастно слушали, придерживая разгоряченных, нетерпеливо вздрагивающих коней.
– Я тебе говорю, Сергей! – повысил голос Геннадий
Петрович.
Чава странно посмотрел на него и махнул рукой:
– А что я могу сделать?
– Вот те на! – вмешался Арефа. – Ты что, не можешь перелететь плетень, чтобы не сесть на него?
Сергей зло сплюнул.
– Нэ, ашунес, ты что, с цепи сорвался? – удивился Денисов-старший.
– А, ладно! – Чава сделал резкий жест рукой и пришпорил коня. – Могу еще раз.
Он развернулся и помчался в сторону поля.
Я не знаю, о чем шел разговор. Мое сознание работало в другом направлении. И оно подсказывало, что между Чавой и Ларисой происходит неладное.
– Ты отдохни, – сказал Нассонов Ларисе.
Она слабо, натянуто улыбнулась. И, тронув Маркиза, шагом направилась к конюшне.
В моей душе вспыхнула маленькая, как искра, надежда.
Может быть, у них с Сергеем нелады? Действительно, уж больно разные они люди.
Она как-никак завбиблиотекой. Окончила кульпросветучилище. У Сергея – едва ли семилетка за плечами. Что у них может быть общего?
Но мне вспомнился рассказ Борьки Михайлова (у него всегда были про запас различные истории, особенно об известных людях) о том, как один академик, и притом известный, женился на своем шофере – молодой и довольно интересной женщине. Но академик есть академик. Наверное, старый.
Лариса удалялась на своем золотисто-розовом скакуне, ссутуленная, жалкая, словно на узкие девичьи плечи легла непомерная тяжесть.
– Ты уж не кричи на своего, – пожурил Арефу председатель. – Устал, видать, парень.
– Устал! – отмахнулся Денисов. – Дурью мается. Какой
– не знаю.
– Мне от него много не надо, – продолжал Нассонов. –
Пусть только выступит. Для массовости. Вот за Маркиза я уверен. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, в районе ахнут, разрази меня гром! Я ведь тоже не сидел сложа руки. Чижова из колхоза «XX партсъезд», говорят, выступать не будет.
Конь захромал. Мокрицы.
– На чужую беду надеяться – свою найти, – встрял молчавший до сих пор Павел Кузьмич. – Вот штука.
– Типун тебе на язык, – сплюнул председатель. – Ты мне Маркиза не сглазь! Этому коню не то что в районе, в области не найти под стать. – Он вдруг рассмеялся и ткнул
Арефу в бок. – Тут у меня без тебя потеха была…
– Потеха, – усмехнулся парторг. – Еще немного – и обвели бы вокруг пальца, как школяра.
– Ничуть! Ты, Кузьмич, ври, да не завирайся. Я ведь сразу заметил неладное.
– Держи карман шире! Тебе целых три дня голову морочили! – не унимался Павел Кузьмич.