– Да что вспоминать? Нечего, милок, – ответила Самсонова, как бы извиняясь. – Разве что пес брехал? Так он кажную ночь брешет. С чего брешет – не знаю. Привыкла я.
Не замечаю. А так ничего приметного не было. Ты уж у
Ларисы спроси. Она молодая. Память лучше….
– Придется, – вздохнул я. – Сын ваш скоро придет?
– Кто его знает? Може до вечера не забежит.
– А кушать?
– Куда там! Это у них на последнем месте. Ежели и запросит живот пищи, они на бахчу, на огороды. Помидоров, морковки и огурцов так натрескаются, что от обеда отказываются…
– Это верно. Ну я пойду, – поднялся я.
Бабка Настя суетливо последовала за мной в сени.
– Не слыхал, Ларису скоро выпишут?
– Не слыхал, – ответил я.
– Все проведать ее собираюсь. А как хлопца оставишь?
Ему и постирать надо, и накормить…
– Я, может, еще зайду. Поговорю с Анатолием.
– Милости просим, заходи. – Старушка тихо улыбалась чему-то своему, расправляя своими скрюченными пальцами складки на длинной сатиновой юбке…
Я поспешил к себе, так как должен был зайти Арефа
Денисов.
Честно говоря, мне не верилось, что он и Зара не знают, где сын. Я вспомнил разговоры Ксении Филипповны о «беспроволочном телеграфе».
Если Сергей причастен к исчезновению Маркиза, какой смысл родителям выдавать своего сына? С другой стороны, если Чава действительно пропал (о чем они имели достаточно времени разузнать), почему Зара не обращается с просьбой начать его розыски?
Скорее всего, Денисов-старший кое-что знает. И знает неприятное. Поэтому и колеблется: открываться мне или нет. Закон законом, но родное дитя дороже…
Время тянулось медленно. Я нет-нет да и поглядывал в окно, не появится ли высокая фигура Денисова?
От раздумий оторвала меня Оксана – секретарь исполкома сельсовета. Она уже вернулась из Москвы, сдав очередную сессию во Всесоюзном юридическом заочном институте. Насколько мы сошлись с Ксенией Филипповной, настолько не симпатизировали друг другу с ее секретарем.
– К телефону, – бесцеремонно ворвалась она ко мне. – И
побыстрей… Междугородняя…
– Успеется, – сухо ответил я, закрывая на ключ сейф и недоумевая, кто бы мог мне звонить, да еще на номер сельсовета. Борька Михайлов? Родители?
Может быть, Лариса? От этой мысли вспотели ладони.
Но она рядом, в районе. Линия местная…
Оксана с презрением смотрела, как я не спеша прошел к ней в приемную и взял трубку.
Бог ты мой, конечно, Ксения Филипповна! Кто же еще?
– Как дела, Дмитрий Александрович?
– Идут, спасибо. – От неожиданности я не знал, что и говорить.
– А я звонила Оксане по нашей сельсоветской работе, дай, думаю, с тобой покалякаю… Нас тут задержат еще.
Семинар, понимаешь. Век живи, век учись, а все дураком помирать придется. Алло, ты слышишь?
– Слышу, слышу.
– Молчишь что?
– Новенького нет, – замялся я.
– Совсем нет?
– Как будто нет.
– Аверьянова из больницы вернулась?
– Нет еще.
В трубке некоторое время молчали.
– А Серега Денисов объявился?
– Нет, – ответил я глухо.
– Вот бродяга, – усмехнулась Ксения Филипповна. – Я
тут с твоим дружком познакомилась. Он теперь стал родственником моего земляка.
– Михайлов, что ли? – обрадовался я. – Борька?
– Он самый. Солидный у тебя друг, с башкой. Мы о тебе все вспоминали…
– Привет ему передайте, – попросил я.
– В обязательном порядке.
В наш разговор влезла телефонистка:
– Ваше время истекло. Прошу закончить разговор.
– Уже кончаем, милая, – откликнулась Ксения Филипповна и быстро произнесла: – Встретишь Арефу или Зару, поклоны от меня.
Я не успел ответить. Нас разъединили.
Этот телефонный разговор меня удивил. И не только потому, что касался клубка дел и событий, засевших в моем мозгу и в моей душе.
Было все-таки удивительно каждый раз ощущать и слышать человека, так заинтересованного в людях, в их проявлениях и поступках.
Передавая через меня привет семье Денисовых, что она хотела этим сказать? От чего меня предостерегала?
Я и сам ведь не спешил с выводами, не торопил события. Может быть, даже излишне медлил.
И вообще для меня всегда мучителен окончательный выбор, окончательное решение. И даже тогда, когда я на что-либо все-таки решаюсь, потом еще долго сомнения и неуверенность истязают меня. Все время кажется, что для решительного действия надо было еще многое узнать, многое учесть, до чего я не дошел, не докопался. И это неучтенное представлялось главным.