«Красный Перекоп».
Здесь стояли, освещая рекламу, старинные шестиугольные фонари. Они остались еще от той поры, когда кино называлось иллюзионом и содержал его забредший в
Сибирь итальянец.
Шла старая картина «И сердцем, как куклой, играя, он сердце, как куклу, разбил». И готовилась новая, которую будут показывать завтра, – «Солнце любви».
Егоров остановился посмотреть в широком окне фотографии из новой картины.
Остановился не потому, что уж так хотелось все это посмотреть, а потому, что ему опять вдруг стало нехорошо.
Ах, какой ты нежный, Егоров!
Он сам сердился на себя.
Вдруг его кто-то потрогал за рукав. Оглянулся. Перед ним стоял высокий румяный молодой человек в хорошем драповом пальто, в серой кепке. Узконосые штиблеты, фасон «шимми» или «джимми», ярко начищены, несмотря на слякоть.
– Егоров, ты не узнаешь меня?
– Отчего же не узнаю? Маничев Ваня. Но вид, правда, богатый. Где работаешь?
– У частника. Сейчас только у частника и можно заработать. На консервной фабрике Гусева. А ты, мне сказали, куда-то уехал. .
– Я уже приехал. В Дударях работал, на маслобойном заводе...
– А сейчас где?
– А сейчас, – Егоров затруднялся, – сейчас приглядываюсь только...
Сказать, что он работает в уголовном розыске, Егоров не решился. Да он еще и не работает. По-прежнему не известно еще, будет ли работать.
Поговорили они недолго о том о сем – в общем ни о чем, как говорят давно не видевшиеся люди, знавшие друг друга еще школьниками. Но Маничев все время разглядывал Егорова тяжелым взглядом взрослого человека, которому понятно многое. Потом сказал:
– Удивительно. . Я помню, ты стихи писал. Ты мне показывал. Наша географичка Нина Степановна говорила, что у тебя. . вроде того, что.. природные способности. Я
думал, ты далеко пойдешь...
– Не пошел, вот видишь, не пошел, – улыбнулся Егоров.
Невесело улыбнулся, потому что ведь в самом деле горько, что он не пошел далеко. Некоторые пошли, а он не пошел.
Даже на башмаки себе не может заработать. Хлюпает грязь в башмаках.
И все-таки очень приятно, что он встретил Ваньку
Маничева.
Конечно, было бы еще приятнее, если бы он встретил его, когда и у самого были бы получше дела. Но все равно радостно вспомнить детство, школу, школьный сад, где они забирались с Ванькой в укромный уголок у, каменной сырой стены соседнего со школой дома и Егоров тайно, таинственным голосом читал свои стихи. Ох как волновался он тогда в предчувствии каких-то необыкновенных перемен в своей жизни, с каким торжеством и трепетом произносил, читая стихи, это красивое слово – «будущее»!
И вот будущее наступило. Он идет еле живой из мертвецкой. И стыдится сказать об этом даже Ваньке Маничеву.
Нечем гордиться Егорову. Недалеко он пошел...
– Ты что, – еще измерил его взглядом Маничев, – болеешь или болел?
– Нет, я здоровый.
– Живешь, что ли, худо? Вид плохой у тебя. Ровно после тифа.
– Нет, ничего. Живу неплохо.
– Приходи к нам на фабрику, – пригласил Маничев. –
Могу устроить как старого дружка...
– Спасибо, – сказал Егоров и подумал: «Кто знает, может, еще придется прийти». Но не стал спрашивать, куда приходить. Спросил только: – Наших старых ребят не встречаешь?
– Встречаю. Аню Иващенко помнишь?
– Аню Иващенко? – зачем-то переспросил Егоров. И
почувствовал, как перехватило горло. – Где она?
– Вон она, – показал Маничев в стеклянные двери кинотеатра.
И Егоров увидел Аню.
Она стояла в светлом вестибюле, в легком жакете, отороченном мерлушкой, и в мерлушковой шапочке – покупала яблоки. Какая-то чужая, не такая, как раньше, но еще более красивая.
Егоров не хотел, чтобы Аня увидела его в таком виде. И
в то же время он рад был бы услышать ее голос, потрогать ее руки. Нет, не потрогать, а только посмотреть на них, увидеть, как она улыбается, поднимая изломанные брови, а на щеках возникает нежный-нежный румянец, от которого становится всем светло.
Он мечтал когда-то не о женитьбе, нет, но каком-то удивительном приключении, вдруг сталкивающем его с
Аней. И ему нравилась старинная песня:
Обобью свои сани коврами,
В гривы алые ленты вплету.
Прогремлю, прозвеню бубенцами
И тебя подхвачу на лету.
Нет, он только с виду такой тихий, Егоров. А это именно он собирался прогреметь-прозвенеть бубенцами. И
именно Аню Иващенко он собирался подхватить на лету.