– Он приятель мой, – сказал Жур. – Хороший старый приятель, с молодых лет...
– Ну, тем более. Но я-то тут при чем? Я действовал согласно инструкции.
– Что, в инструкции сказано, что надо бить по глазам?
– В инструкции это не сказано, – чиркнул спичкой
Зайцев и стал смотреть на огонек, раньше чем прикурить. –
Но понятно, что если убийца с топором, надо действовать решительно и смело. И не целовать убийцу. В инструкции прямо говорится..
– Что ты мне тычешь инструкцию? – отогнал Жур от себя рукой дым от папиросы Зайцева. – В инструкции всего не запишешь. Где, в какой инструкции сказано, что делать, когда хорошая, честная женщина живет с бандитом и любит его?
– У меня еще не было такого случая, – не понял Зайцев, к чему такой поворот в разговоре.
– И у меня раньше такого не было, – сказал Жур. – Ты вот инструкции читаешь. Прочитал еще книгу какого-то
Сигимица. .
– А что, инструкции не надо читать? – перебил его
Зайцев. – Вы считаете, не надо?
– Нет, надо, – подтвердил Жур. – Но надо еще согласовывать инструкцию со своим умом, со своей совестью и с сердцем, если оно не деревянное..
Эти слова не удивили Егорова. Он даже уловил и противоречие.
– А я, – вдруг вмешался в разговор он, – а я, вы считаете, товарищ Жур, поступил неправильно, когда подал пальто этому Буланчику? Я ведь тоже, выходит, послушался своего сердца..
– Ты – это другое дело, – оглянулся на Егорова Жур. –
Может, ты и правильно поступил...
– А почему же вы на меня сказали, что я эта.. сестра милосердия?
– Ну, я тоже не святой, – улыбнулся Жур. Как-то непривычно для него, почти растерянно улыбнулся. – Я тоже могу ошибиться. И у тебя это как-то не к месту получилось.
Но вообще-то нигде не сказано, что арестованного надо обязательно морозить. Ты правильно поступил, дал ему пальто, но подавать пальто не надо было. Это смешно. Но ты погоди, ты сбил меня. Я чего-то хотел ответить Зайцеву.
– Вы хотели мне ответить, чем я вам не угодил.
– Да что, дело в том, что ли, чтобы мне угождать? –
опять нахмурился Жур. – Ты можешь угодить любому начальству. Но дело не в этом. Ты обязан, мы все обязаны угождать всему народу в его трудной жизни...
– Ну, всем я угодить не могу, – скатал Зайцев окурок, как шарик, и бросил в высокую вазу для окурков. – Это значит, и бандитам надо угождать. И ворам...
– Воры и бандиты – это не народ.
– А откуда же они берутся? – прищурился Зайцев.
– Вот над этим и надо подумать, – поднял брови Жур. –
Надо понимать, как живут люди. В инструкции этого всего написать нельзя. Надо самим додумываться, отчего люди бывают плохими или несчастными.
– Человек создан для счастья, как птица для полета, –
сказал Егоров. Я прочитал это в одной книге.
– Вот это хорошая книга. Я ее не читал, но знаю – хорошая, – поддержал Егорова Жур. – И мы с вами ведь не просто сыщики, как было в старое время. Мы с вами раньше всего большевики. А большевики объявили всему миру, что добиваются сделать всех людей счастливыми. И
мы не должны держаться тут как будто мы какие-то чурки с глазами. Как будто мы ничего не чувствуем, а только лупим по глазам. Убийца, мол, значит, бей его...
Зайцев слушал теперь Жура, похоже, почтительно, но глаза у него как-то нехорошо косили. Вдруг он спросил:
– А вы сами, Ульян Григорьевич, извиняюсь, с какого года член партии?
– Я? – опять чуть растерялся Жур. – Я с семнадцатого. А
что?
– Ничего. Просто так спросил. Мой отец тоже с семнадцатого. Даже почти что с шестнадцатого...
Егорову было неприятно, что Зайцев задал Журу такой вопрос. Но Жур, должно быть, не обиделся на Зайцева. Жур только сказал:
– Не задевает, я вижу, вас, ребята, то, что я говорю.
Молодые вы еще, не обтрепанные в жизни. Не клевал еще вас жареный петух. Ну ладно, пойдемте спать. .
18
Они вышли на темную улицу, очень темную перед рассветом.
Ветер, посвистывавший всю ночь, бряцая железом крыш и карнизов, стих, упал. Но предутренний влажный холод знобил.
Жур поднял левой рукой воротник, нахлобучил шапку на самые глаза.
– Эх, ребята! Вам кажется, что вы одни проходите тут испытательный срок. А на самом-то деле все мы проходим сейчас через тяжелое испытание, весь народ. А вы этого не видите или не понимаете. Уж не знаю, как сказать. .
– Кто не видит, кто не понимает? – спросил Зайцев. –