Когда выдавались новые разрешения на сбор хвороста в старом помещичьем лесу, Янчова тоже получила такое разрешение.
На следующий же день она посадила Мирку в старенькую расшатанную тележку и направилась в лес, где нагрузила ее доверху хворостом. Мирка усердно помогала собирать еловые шишки.
На обратном пути им приходилось часто останавливаться, чтобы отдышаться, — дорога шла в гору. Во время одной из таких остановок старуха на довольно большом расстоянии приметила нового вахмистра. Он шел позади них и, казалось, спешил.
Совесть у Янчовой была вполне чиста, но береженого бог бережет. Она изо всех сил налегла на оглобли и, чтобы идти скорее, сняла деревянные башмаки.
На последнем подъеме перед деревней, когда старуха совсем выбилась из сил, тележка стала вдруг совсем легкой, и Янчова услышала веселый молодой голос:
— Я хотел вам помочь, бабушка, но вы так мчитесь, что я еле вас догнал!
Янчова остановилась, опять сунула ноги в деревянные башмаки, обернулась и со смехом промолвила:
— А вы думаете, мне не нравится, когда вслед за мною бежит молодой парень?
Вахмистр, на котором не было еще настоящей формы, тоже рассмеялся, и они вместе столкнули с места и потащили тележку с хворостом в гору.
С этого дня старая Янчова и новый вахмистр стали здороваться при встрече.
— Добрый день, господин вахмистр! Ну и холодно нынче! — кричала она.
— Даже угли в печи замерзают, бабушка Янчова!
Бывало, он поздоровается первый:
— Здравствуйте, бабушка Янчова! Как поживаете?
— Я-то всегда хорошо живу, господин вахмистр, — смеялась старуха.
Она действительно твердо в это верила, — от работы она по-прежнему не отказывалась, а работа кормит. К тому же, этой зимой было особенно много перьев, которые приходилось ощипывать. Она, как всегда, помогала другим. Однажды, когда она опять грела старую спину у изразцовой печи в доме Дубанов, к ней примчалась Мирка:
— Бабушка, к нам пришел какой-то мужчина!
— Что ему надо? — спросила старуха, которой в сырую мартовскую погоду очень не хотелось уходить от теплой печи на улицу.
— Он велел позвать тебя.
Старуха со вздохом поднялась, накинула в сенях поверх головы кофту и пошла домой. Там ее ждал черный Вальтер.
— Вот оно что! Так это ты! — сказала она ему. Выглядел он теперь не так уж представительно, как некогда.
— Да, — ответил он и умолк.
Старуха тоже молчала. Изредка тихо поскрипывали кожаные ремни рюкзака, лежавшего у него на коленях.
Наконец он заговорил:
— Ты нас тогда выгнала. Ну и дураками мы были. Дали уговорить себя сладкими речами. Я ведь был так долго безработным; меня сняли с пособия; ничего не получал. Вот оно как… — В комнате опять стало тихо. Затем Вальтер спросил: — Ты не могла бы дать нам немного картошки, у нас ведь трое ребятишек. И Лена не вполне здорова…
— А ты? — спросила старуха.
— Я работаю. Убираю развалины.
Она проворчала что-то неразборчиво и велела ему вытащить из-под кровати ящик и пересыпать из него картошку в рюкзак. При этом просыпалось несколько картофелин; одну Вальтер нечаянно раздавил. Он собрал откатившиеся картофелины и тоже положил их в рюкзак вместе с раздавленной.
Старуха безмолвно смотрела на него. Потом достала с полки ломоть хлеба.
— Спасибо, мать, — поблагодарил мужчина и хотел положить хлеб вместе с картофелем.
— Хлеб съешь здесь, — приказала она. — Разведи огонь и согрей себе кофе. А я скоро приду.
Янчова вернулась, неся под мышкой полторы буханки хлеба, из кармана юбки она вынула завернутый в бумагу кусочек масла и два яйца.
— На лето можешь привезти сюда одного из ребят. Пусть Лена тоже приезжает. Она тут всегда заработает мешок картошки и фунт-другой муки.
Жизнь шла своим чередом, маленькая Мирка поступила в школу, а бабушка, как и прежде, помогала сажать картошку или вязать снопы, дергать лен или копать свеклу, в зависимости от времени года и от того, насколько новым хозяевам нужна была помощь старухи.
У нее все еще были крепкие ноги, гибкая спина, острый язык и такие зоркие глаза, что она без очков читала новую лужицкую газету.
Что касается газеты, то по старой привычке Янчова начинала с последней страницы, но потом все-таки возвращалась к первой, прочитывая ее строка за строкой.
Частенько она ворчала:
— Повесить они должны были этого негодяя! — имея в виду Круппа, которого приговорили только к недолгому тюремному заключению.