Вагонетка, из которой он пытался выбраться, все еще висела над пропастью, похожая на странную черную птицу. По обе стороны пропасти неподвижно стояли железные опоры дороги. Все, что видели глаза, было совершенно равнодушно к тому, что здесь произошло. Люди, прибывшие из Петрилы, молча взялись за лопаты и стали очищать снег вокруг страшного неподвижного сугроба, который еще совсем недавно был человеком.
Останки погибшего пронесли через его родной поселок в середине дня. Жители, стоявшие на улице или у окон, провожали процессию печальными взглядами. Якоба Онисие знали все, и его трагическая гибель в первый день рождества наполнила сердца глубокой печалью.
На кухне, через которую нужно было пройти, чтобы внести останки погибшего в дом, стояли плачущие дети Якоба Онисие и его жена, в отчаянии рвущая на себе волосы. Соседи, ожидавшие здесь прибытия процессии, молча поклонились носилкам, кое-кто перекрестился. На всех лицах застыло выражение не столько покорности, сколько тяжелой думы и протеста: «Вот еще один шахтер погиб несправедливо…»
Через два дня, когда снова пустили подвесную дорогу и проверили ее вагонетки, в одной из них нашли топор Якоба Онисие и соркову с обгоревшими бумажными цветами.
Перевод с румынского И. Константиновского.
Василе Войкулеску
МОНАСТЫРСКИЕ УТЕХИ
— Ну, на сей раз история будет невыдуманная, — начал он, и взгляд его голубых глаз обжег незадачливого рассказчика.
Вот уже десятки лет отец Илие, настоятель городского собора, прогуливал свою красную камилавку и вишневый пояс протопопа по уезду, объезжая церкви, скиты и монастыри. Прирожденной своей услужливостью он снискал благорасположение обеих конкурирующих политических партий, так что, когда одна из них теряла власть, другая неизменно оставляла его как старого, доброго служаку.
Когда он был возведен в протоиерейский сан, волосы его были точно вороново крыло, а борода иссиня-черная. Теперь на щеках его болтались белые клочья, мягкие, словно пена, и дорожный ветер ласкал их, припудривая пылью.
Поскольку платили ему кое-как, а суточные были — сущий пустяк, протоиерей воплотил в жизнь мысль того скептика-законодателя, который, пораскинув мозгами над нашим порядком вещей, определил ему за труды столь скудное обеспечение. Ибо законодатель этот знал, что, как бы велика ни была оплата чиновника, путевые расходы и содержание все равно падут на ревизуемых. И вот протопоп нежданно-негаданно рано поутру оказывался в пригородном селе. Здесь отпускал он телегу, на которой приехал, и шел, подобно апостолам, пешком.
Ежели то было воскресенье или какой-нибудь большой праздник, приходский священник и оглянуться не успеет, а протопоп уже в церкви, где с пристрастием наблюдает, как идет служба. И горе тому, кто служил без должного тщания, пропускал молитвы или проглатывал песнопения!
Затем отправлялся протопоп в канцелярию — обычно комнатушку при поповском доме, — где просматривал документы, счета, бумаги, приходы и расходы, проверял, сделан ли ремонт, определял, по чьей вине нанесен ущерб храму господню, выслушивал жалобы, собирал заявления, не оставляя без внимания и дела миссионерские, и просветительские.
— Почему у тебя ошибки в этой записи о крещении?
Священник заикался, стараясь поскорее перелистнуть церковную книгу, но палец протопопа нависал, подобно гвоздю, над неисправной страницей.
— А где расписки плотника?
— Видите ли, ваше высокопреподобие, Стэнике, плотник… Да то, да се…
— Покажи мне предложения других поставщиков.
— Так откуда их взять, грехи наши тяжкие, — причитал провинившийся, — нету здесь других поставщиков!..
— Почему не искал в городе? Устроил ты торги, чтобы покрыть купола?
Поп, припертый к стене, таращил глаза. Торги? Это ведь когда бьет барабан и выкрикивают, как на аукционе. Да разве такое возможно?
В общем, попробуй потягайся с ним — он заведет дело в такие дебри, что самый ловкий и многоопытный священник запутается!
Ну, поп все-таки мужчина, и даже если он и падал духом, то в конце концов приходил в себя.
Но попадью разбирал страх, и над домом разражалась буря, жертвой которой оказывались сперва ребятишки — им доставалось на орехи, дабы неповадно было проказничать, — а потом или поросенок — тот попадал на противень, — или цыплята — их сажали на вертел… — а иной раз страдали и поросенок, и цыплята, лишь бы его высокопреподобие были милостивы к прегрешениям священника, последний же со своей стороны из кожи лез, чтобы цуйка и вино веселили и умиротворяли.