Тем не менее Алек уверен: тот, кто утверждает, что она прозрачна — лжет. Некоторые выдумщики разглагольствуют о кровотечении из носа, из глаз, из ушей, заявляют, что Имоджен бросала на них умоляющие взгляды, просила вызвать доктора… Какие глаза, какие уши? Это все неправда. Если уж она с кем-то заговаривает, то точно не о медицинской помощи. Многие сочинители начинают свой рассказ так: «Знаешь, что я видел? В жизни не поверишь!» И они правы: Алек не поверит, хотя терпеливо выслушает собеседника, подбадривая его легкой улыбкой.
Те, кому в самом деле являлась Имоджен, не побегут делиться с Алеком. Чаще всего он сам вычисляет таких людей: после сеанса они бесцельно блуждают по вестибюлю; у них шоковое состояние, им нужно срочно присесть. Ни один из них не скажет: «Ты не поверишь…» — слишком свежи впечатления. Поверят не поверят… Эта мысль посещает свидетелей гораздо позже. Каждый раз, размышляя о воздействии, которое она оказывает на этих редких бедолаг, Алек вспоминает Стивена Гринберга, выходящего прохладным воскресным днем из кинотеатра, не дожидаясь окончания «Птиц».
Наступил 1963-й, Стивену исполнилось двенадцать, и лишь еще через двенадцать лет он станет знаменитостью. Тогда Стивен еще не был золотым мальчиком.
Алек стоял в переулке за кинотеатром, покуривая сигарету, когда услышал, как открылась дверь запасного выхода. Он обернулся. В дверном проеме маячил высокий парнишка. Прислонился к косяку — и ни туда ни сюда. Мальчик щурился на яркое солнце с обескураженным, удивленным видом только что разбуженного ребенка.
Из темноты за дверью неслись пронзительные крики воробьев, и зоркий глаз Алека различал беспокойно ерзающих в темном зале зрителей; кто-то негромко заплакал.
— Эй, парень! — сказал Алек. — Ты уж решайся — вперед или назад, но дверь прикрой.
Мальчишка, имени которого Алек тогда не знал, повернулся и бросил в кинозал долгий сосредоточенный взгляд. Затем сделал шаг на улицу, и дверь мягко закрылась, повернувшись на пневматических петлях. Мальчик молча замер у входа.
«Птицы» шли уже пару недель, и Алеку случалось видеть зрителей, покинувших зал до окончания картины. Вот только среди них не было ни одного двенадцатилетнего мальчугана — ведь подобных фильмов подростки ждали годами. Впрочем, как знать? Вдруг у ребенка схватило живот…
— Кока-колу забыл, — рассеянно, едва слышно пробормотал парнишка. — Там еще полбутылки…
— Может, вернешься поищешь?
Мальчик посмотрел ему в глаза. Его взгляд был полон тревоги, и Алек все понял.
Только не это…
Он затоптал окурок.
— Я сидел с мертвой тетей, — выдохнул мальчик, и Алек кивнул. — Она… со мной разговаривала.
— Что сказала?
Алек вгляделся в лицо мальчишки. Так и есть — смотрит на дверь кинотеатра расширенными от ужаса глазами.
— Сказала, что в восторге от кино, а когда она в восторге — непременно хочет поболтать.
Алек знал: если уж она с кем-то заговаривает — то исключительно о фильмах. Обычно ее собеседниками становятся мужчины, хотя порой она выбирает и женщин. Самый яркий пример — Лоис Вайзель. Алек тщился догадаться, что заставляет ее показаться в зале — даже делал заметки в блокноте. Фиксировал, кому она явилась, когда и на каком именно фильме:
Лиланд Кинг — «Гарольд и Мод», 1972.
Джоел Харлоу — «Голова-ластик», 1977.
Хэл Лэш — «Просто кровь», 1985…
Со временем у него появилась теория о необходимых условиях, способствующих ее появлениям; впрочем, некоторые положения приходилось регулярно дорабатывать.
В молодости Алек не переставал о ней думать, пусть порой эти мысли и уходили на задний план. Она стала настоящим наваждением. Было время, когда ее образ отступил: кинотеатр процветал, и Алек превратился в уважаемого бизнесмена, к мнению которого прислушивались и в торгово-промышленной палате, и в городском совете. Иногда он не вспоминал о ней неделями, а потом она снова показывалась (а может, люди выдумывали), и рассказы очевидцев вновь бередили его душу.
Потом был развод. Оставив дом бывшей жене, Алек перебрался в комнатку под кинотеатром. Через несколько лет за городом открылся новый кинокомплекс на восемь залов, и навязчивые идеи тут же дали о себе знать. Впрочем, на этот раз Алека больше беспокоила судьба кинотеатра, хотя, по большому счету, — какая разница? Да никакой. Думаешь о «Розовом бутоне» и все равно возвращаешься к ней. Кто мог предположить, что он так быстро состарится, да еще и влезет в долги? Алек заработал бессонницу; в голове постоянно крутились дикие, отчаянные проекты — кинотеатр следовало спасать. Только и думаешь, что о выручке, персонале и продаже ненужного оборудования.