Макс едва сдержал желание передернуть плечами. Сказать «суеверный» — считай, что ничего не сказать.
— И с чего бы ему беспокоиться за таких ребят, как вы? Представить не могу, чтобы вы хоть раз в жизни доставили ему неприятности.
— Спасибо, мэм, — ответил Макс.
На самом деле ему хотелось попросить миссис Качнер вернуться в дом и лечь в постель. Похоже, у него странная аллергия на выражение настоящих чувств. Нередко Макс испытывал спазм в горле, когда нужно было сказать нечто дельное — просто не хватало воздуха. Он честно собирался предложить свою помощь, воображал, как берет соседку под локоть, ощущая запах ее волос; говорит ей, что по ночам молится за ее здоровье, пусть этим молитвам грош цена. Молился когда-то за родную мать, а что толку?
Спасибо, мэм — вот и все, на что он способен.
— Беги уже, — вздохнула миссис Качнер. — Отцу скажешь, что я попросила Руди задержаться — помочь мне справиться с бардаком на кухне. А я отправлю его следом.
— Да, мэм. Спасибо, мэм. Пусть поторопится, хорошо?
Выйдя за калитку, он обернулся. Миссис Качнер стояла, прижав к губам платок, но тут же отняла его ото рта, заметив взгляд юноши, и весело махнула на прощание. Ее милый жест заставил Макса почувствовать себя совсем худо. Он махнул в ответ и отвернулся. Звук ее хриплого, лающего кашля преследовал его почти всю дорогу, словно злющий пес, сорвавшийся с привязи.
Когда он добрался до дома, солнце уже ушло за горизонт. Небо потемнело, лишь на западе пылала узкая полоска. Отец сидел на крыльце. Высматривал их с Руди, перебирая пальцами хлыст. Макс остановился внизу, ожидая, что скажет старик, однако тот молчал, пряча взгляд под лохматыми седыми бровями. Наконец Макс сдался и заговорил первым:
— На улице еще светло…
— Разве сейчас не закат?
— Мы были у Арлин. Тут ходу всего минут десять.
— Да-да, у миссис Качнер надежный дом. Настоящая крепость. Еще бы — ее ведь защищает дряхлый фермер, едва способный согнуться из-за ревматизма, и его неграмотная жена с разъеденными раком внутренностями.
— Почему неграмотная? — возразил Макс, тут же почувствовав, что оправдывается, и попробовал снова: — Те, кого ты опасаешься, не выносят дневного света — сам ведь говорил! Пока светло — бояться нечего. Посмотри, еще не стемнело.
На сей раз его голос прозвучал взвешенно и разумно.
Отец кивнул, вроде бы соглашаясь, и тут же спросил:
— Где Рудольф?
— Идет следом.
Старик вытянул шею, сделав вид, что напряженно разглядывает пустую дорогу.
— Ну, то есть будет с минуты на минуту, — поправился Макс. — Немного задержался, помогает миссис Качнер прибраться.
— И где же он прибирается?
— По-моему, у нее рассыпался мешок с мукой. Она пыталась замести сама, но Руди сказал, что хочет подсобить, вот я и пошел вперед, чтобы ты не волновался. Сейчас прибежит.
Отец затих, выпрямившись в кресле с непроницаемым лицом, и Макс уже решил, что разговор окончен, когда старик медленно процедил:
— Значит, ты его оставил?
Макс в отчаянии сообразил, что загнал себя в угол. Все, теперь уж не выкрутишься…
— Да, сэр.
— Стало быть, он будет возвращаться один, в темноте?
— Да, сэр.
— Понятно. Ну что ж, заходи, берись за учебники.
Входная дверь была приоткрыта, и Макс поднялся на крыльцо; мимо отцовского кресла-качалки пробирался съежившись, с опаской поглядывая на хлыст. Впрочем, хлыста он боялся напрасно — отец, вскочив, схватил его за кисть руки и сжал так, что сын скривился от боли.
Старик с шипением втянул в себя воздух. Опыт подсказывал: сейчас начнется…
— Ты ведь имеешь представление о наших врагах? И все-таки считаешь возможным развлекаться с приятелями дотемна?
Ответить не удалось — горло вновь перехватило, и Макс, лишившись смелости, проглотил вертевшиеся на языке слова.
— Я не жду, что Рудольф чему-то научится. Он — американец, а в Штатах считается, что ребенок должен учить родителей. Вижу, как он на меня смотрит, когда я пытаюсь что-то сказать. Сдерживает смех, и только. С ним дело швах, но ты? Если Рудольф не слушается, то делает это намеренно. Пытается меня разозлить. Ты же словно впадаешь в ступор, потому и не подчиняешься. Глаза бы мои на тебя не смотрели! И нечему удивляться. У мистера Барнума есть лошадь, умеющая складывать простые числа. Говорят, это лучший номер в его цирке. Если я вдруг увижу, что ты осознал мои слова, для меня это будет не менее удивительный номер.
Он отпустил руку сына, и Макс неуверенно отступил, потирая ноющую кисть.