Кэл, как всегда, словно прочел ее мысли:
— Ты у нас совсем как Дева Мария! Что ж, посмотрим, какие волхвы к нам явятся. И что за дары принесут.
Из-за спины у него бесшумно вынырнул маленький мальчик, веснушчатый, с обгоревшим на солнце лицом и, пожалуй, слишком широко расставленными глазами. Он тоже был в одних шортах — видимо, его футболка превратилась в пеленку. Наклонился, упершись руками в колени, чтобы взглянуть на младенца.
— Разве она не прекраснее всех на свете? — спросил Кэл, показывая мальчику ребенка.
— Она умопомрачительная! — ответил мальчик.
Бекки закрыла глаза.
Она ехала на закате, с открытыми окнами, и ветер обдувал ей лицо. По обе стороны дороги колыхалась высокая трава — куда ни кинешь взор, ничего, кроме высокой травы. По этой дороге Бекки предстояло ехать до конца жизни.
— «Девочка пряталась в высокой траве, — напевала она, — и нападала на парней, проходящих мимо…»
Трава шелестела, и шуршала, и верхушками царапала небо.
Чуть позже она ненадолго открыла глаза.
Брат держал в руке испачканную кукольную ногу и смотрел на нее с каким-то идиотическим благоговением. Нога была реалистичная, пухлая, как у настоящего младенца, — только для младенца, пожалуй, маловата и какого-то странного синюшно-белого цвета, словно замороженное молоко. Кэл откусывал от нее и жевал. «Кэл, что ты делаешь, нельзя есть пластмассу!» — хотела воскликнуть Бекки, однако у нее не было сил заговорить.
За спиной у Кэла, боком к ней сидел мальчик и что-то слизывал с ладоней. Малиновое варенье, подумала Бекки.
В воздухе стоял острый запах, как будто от банки только что открытых рыбных консервов, — запах, от которого у нее заурчало в животе. Бекки, впрочем, была слишком слаба, чтобы сесть, слишком слаба, чтобы сказать хоть слово; она просто уронила голову на землю, снова закрыла глаза и погрузилась в сон.
На сей раз ей ничего не снилось.
Где-то залаяла собака: «Гав, гав!» Издали донесся стук молотка, и эти звуки пробудили Бекки.
Губы пересохли и потрескались. Снова страшно хотелось пить. И есть. И больно было так, будто ее долго били по животу.
— Кэл! — прошептала она. — Кэл!
— Тебе надо поесть. — Брат вложил ей в рот что-то прохладное и соленое. Пальцы у него были в крови.
Будь Бекки сейчас хоть в отдаленном подобии здравого рассудка, ее бы вырвало. Но то, чем кормил ее Кэл, оказалось совсем недурно на вкус: длинное, солоновато-сладкое, жирноватое, точно сардина. Даже пахло как будто сардинами. Бекки вцепилась в эту длинную штуку зубами и начала сосать, как сосала мокрую футболку Кэла.
Кэл рассмеялся, глядя, как она вбирает эту нить плоти в рот, словно спагетти, сосет и глотает. Во рту от этой штуки осталось неприятное, кисло-горькое послевкусие — пожалуй, и это ей понравилось. Похоже на то, как, когда пьешь «Маргариту», допиваешь до конца и слизываешь немного соли с края бокала, — только здесь не питье, а еда. И смешок Кэла странно походил на истерический всхлип.
— Дай ей еще! — сказал мальчик, заглянув ему через плечо.
И Кэл дал еще.
— Кушай, кушай, милая. Съешь всю малышку до капельки!
Бекки проглотила все и снова закрыла глаза.
Снова очнувшись, Бекки обнаружила, что Кэл куда-то несет ее на плече. Голова у нее болталась, и каждый шаг отдавался болью в животе.
— Мы поели? — прошептала она.
— Да.
— А что мы ели?
— Кое-что умопомрачительное.
— Кэл, что мы ели?!
Он не ответил — раздвинул траву в засыхающих коричневых пятнах и вынес Бекки на полянку. В центре поляны стоял огромный черный камень, и рядом с ним мальчик.
«Так вот ты где! — подумала она. — А я-то за тобой гонялась по всей округе!»
За камнем? Нет, нельзя гоняться за камнем. Была еще девочка…
Девочка! Моя девочка! Моя потеря…
— ЧТО МЫ ЕЛИ?! — Она начала колотить Кэла по плечу; но в руках совсем не было силы. — О ГОСПОДИ! БОЖЕ МОЙ!
Он положил Бекки на землю, взглянул на нее сперва с удивлением, затем с доброй улыбкой.
— Ну а ты как думаешь? — Брат покосился на мальчика; тот расплылся в улыбке и помотал головой, словно предвкушая отличную шутку. — Бек, милая… мы ели траву. Просто траву, семена и все такое. Коровы всегда так делают.
— «Старый фермер из Крэншо…» — пропел мальчик и зажал рот руками, сдерживая смех. Руки у него были в крови.