— Ну, померзнешь минутку. Разве оно того не стоит? Полетать, как во сне?
— Да, — сказала она. — Это просто невероятно, правда?
— Правда.
Энджи дрожала, дрожали ее груди под тонкой кофточкой. Я поднимался к череде облаков, отливающих ртутью. Мне нравилось, как Энджи ко мне прижимается, нравилось ощущать ее дрожь.
— Я хочу назад, — сказала она.
— Погоди.
У меня распахнулась рубашка, и Энджи мгновенно ткнулась холодным носом мне в грудь.
— Я хотела с тобой поговорить, — сказала она. — Собиралась тебе сегодня позвонить. Я много о тебе думала.
— А кому позвонила вместо меня?
— Никому.
Она тут же сообразила, что я подслушивал за окном.
— Ханне. Ты ее знаешь. С моей работы.
— Она где-то учится? Ты спрашивала, зачем учиться вечером в субботу.
— Полетели назад.
— Ладно.
Она опять прижалась лицом к моей груди. Нос уперся в шрам — в форме серпа, как серебряный месяц, к которому я продолжал подниматься. Казалось, он уже недалеко.
Энджи погладила шрам пальцем.
— Просто невероятно, какой ты везучий. Подумай сам: на пару дюймов ниже, и сук распорол бы тебе сердце.
— А может, и распорол? — Я опустил колени, чтобы она сползла.
Энджи крепко цеплялась мне за шею, и пришлось долго отдирать от себя ее пальцы, пока она наконец не упала.
Всякий раз, как мы с братом играли в супергероев, он отводил мне роль злого супермена. Что ж, кто-то должен быть плохим.
Ник в последнее время твердит, что надо бы мне прилететь к нему в Бостон, дескать, посидим вместе, выпьем. Видимо, хочет поиграть в старшего брата, дать мне мудрых советов типа «нужно взять себя в руки и жить дальше». А может, хочет поделиться своим горем. Наверное, он тоже скорбит.
Думаю, как-нибудь ночью я его навещу. Покажу ему накидку. Вдруг он захочет ее примерить. Попробует выйти из своего окна на пятом этаже. Ну, или не захочет — после того что случилось. Тогда младший братик ему поможет, даст, так сказать, толчок.
А там кто знает? Есть, конечно, вероятность, что, выйдя из окна в моей накидке, он не упадет, а поднимется, улетит в холодные бесстрастные объятия неба. Хотя вряд ли. Когда мы были детьми, накидка у него не действовала. С какой стати она подействует сейчас? Или вообще когда-нибудь?
Это ведь моя накидка.
Перевод: Елена Корягина
Последний выдох
Joe Hill. "Last Breath", 2005
Незадолго до полудня заглянуло семейство — папа, мама и сын. Первые посетители за день и, насколько Элинджер понимал, они же и последние. Народ в музее никогда не толпился, и у Элинджера было время провести для них экскурсию.
Он встретил гостей у гардероба. Женщина все еще стояла на ступеньке, не спешила окончательно войти. Она смотрела поверх головы сына на мужа, смотрела вопросительно, с сомнением. Муж в ответ хмурился, держал полы куртки-дубленки, но никак не мог решить — снимать ее или нет. Подобные сцены Элинджер видел сотни раз. Стоило человеку войти в музей и осмотреться в неярко освещенном фойе, напоминающем зал для панихид, как он сразу начинал жалеть, что сюда зашел.
И только мальчик чувствовал себя непринужденно; он стянул куртку и повесил на крючок на стене.
Элинджер поспешил кашлянуть, чтобы его заметили. Когда людям нужно выбирать — сохранить душевное равновесие или сохранить лицо, стараются сохранить лицо. Он сложил ладони и постарался улыбнуться ободряющие и ласково, как родной дедушка. Эффект, однако, получился отрицательный. Ростом за два метра, с впалыми висками, Элинджер был бледный, как покойник. Зубы (собственные, несмотря на восемьдесят лет) — мелкие, темные и словно подпиленные напильником, тоже производили неприятное впечатление.
Отец семейства чуть съежился. Женщина инстинктивно взяла ребенка за руку.
— Добро пожаловать. Я — доктор Элинджер.
— Здрасте, — сказал отец. — Извините за беспокойство.
— Ну что вы. У нас открыто.
— Ясно. Отлично. И как вы…
Посетитель начал бодренько, но вдруг умолк, словно забыл, что хотел сказать.
Инициативу перехватила жена.
— У вас какая-то выставка? Нам говорили, здесь научный музей…
Элинджер снова одарил их улыбкой, отчего у отца нервно дернулся правый глаз.
— Вы неверно расслышали. Не «научный музей», а «необычный музей». Это музей тишины.
— Вот как? — удивился отец.
Мать нахмурилась.
— А по-моему, я как раз сейчас ослышалась.