Он пересек двор, подошел к задней двери — бурая от ржавчины, она выгнулась наружу и кое-где отходила от рамы, — снял шляпу и хотел было подняться по ступенькам, чтобы постучать, когда внутренняя дверь отворилась, и за ней возникла женщина. Киллиан застыл со шляпой в руках и просительной гримасой на лице.
Женщине можно было дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят. Лицо высохло, как от недоедания, губы были тонкими и бесцветными. С пояса фартука свисало посудное полотенце.
— Добрый день, мэм, — заговорил Киллиан. — Я очень голоден. Не найдется ли у вас чего? Хотя бы куска хлеба?
— Вы что, сегодня совсем не ели?
— Нет, мэм.
— А как же бесплатные завтраки в «Добром сердце»? Почему туда не пошли?
— Да я понятия не имею, где это, мэм.
Она коротко кивнула.
— Хорошо, я поджарю вам тост. И яичницу, если хотите. Будете?
— Конечно. Уж коли сготовите, так на дорогу не брошу.
Так всегда говорил Гейдж, когда ему предлагали больше, чем он просил, и хозяйки хохотали в ответ на его слова. Эта, впрочем, хохотать не стала, возможно, потому, что Киллиан не был Гейджем, и в его устах шутка звучала иначе. Она лишь кивнула еще раз, сказав:
— Договорились. Вытирайте ноги о… — и осеклась, увидев его башмаки. — Ну и обувь. Как войдете, просто снимите ее и оставьте у двери.
— Хорошо, мэм.
Перед тем как подняться на крыльцо, Киллиан оглянулся — девочки по-прежнему сидели спинами к нему, не обращая ни на что внимания. Он вошел, стянул с себя башмаки и протопал по холодному линолеуму босыми грязными ногами. Стоило наступить на левую — и щиколотку жалила странная боль. Когда он сел, на сковороде уже шкворчали яйца.
— Неудивительно, что вы покалечились. Я ведь знаю, откуда вы тут, возле моего дома. Вы и те, что заходили раньше, — начала женщина, и Киллиан подумал, что она имеет в виду вырезанный на дереве крест, но она вела речь про другое. — Потому что за четверть мили от нас поезд тормозит, когда идет по дуге, и все вы прыгаете, чтобы не наткнуться на Арнольда Удава в Нортгемптоне. Так? Вы ведь там спрыгнули?
— Так, мэм.
— Боялись Арнольда?
— Да, мэм. Слыхал я, что с этим типом лучше не встречаться.
— По правде говоря, самое ужасное в нем — кличка. А так-то он никому не страшен. Он старый и толстый, и если кто-то из вас бросится прочь от него, он выдохнется, не успев разбежаться. Да Альфред и бегать-то не станет. Разве что услышит, что где-то по дешевке распродают бургеры. Зато поезд подходит к повороту со скоростью миль тридцать в час, да и на повороте не очень-то замедляется. Прыгать с него гораздо опасней, чем попасть в участок в Нортгемптоне.
— Да уж, мэм, — согласился Киллиан, потирая левую ногу.
— В прошлом году оттуда пыталась спрыгнуть беременная, врезалась в дерево и сломала шею. Слышите меня?
— Да, мэм.
— Беременная, совсем девочка. Бродяжничала вместе с мужем. Вам стоит поделиться этой историей с остальными. Лучше не слезать с поезда, пока он не остановится. Вот ваша яичница. Тост джемом намазать?
— Если не трудно, мэм. Благодарю вас, мэм. Слов нет, как пахнет!
Держа в руках кухонную лопатку, женщина облокотилась на столешницу и следила за тем, как Киллиан ест. А ел он жадно. Оба молчали.
— Что ж, — сказала хозяйка, когда тарелка опустела, — поджарю-ка я еще парочку.
— Да нет, не нужно. Вполне хватит.
— То есть добавки не хотите?
Он заколебался, не зная, что ответить. Вопрос был непростой.
— Хотите, — определила она и разбила в сковороду еще два яйца.
— Смотрюсь настолько голодным?
— Не то слово. Как бездомный пес, рыщущий на помойке в поисках объедков.
Когда она снова поставила перед ним тарелку, он сказал:
— Если вам нужно что по дому сделать, мэм, я буду только рад.
— Спасибо, ничего не надо.
— А все ж таки подумайте. Я ценю, что вы меня в кухню пустили. Я не какой-нибудь там, работы не боюсь.
— Откуда вы?
— Миссури.
— Так и думала, что с юга. Забавный выговор. А направляетесь куда?
— Не знаю.
Она прекратила расспросы и смотрела, как он ест. Потом вышла, оставив его одного.
Доев, Киллиан посидел в нерешительности, гадая, не стоит ли уйти. Пока он колебался, женщина вернулась, держа в руках пару черных ботинок и черные же носки.