Но все это до первого настоящего дождя! И тишина, и паучье счастье, и мохнатая ряска… А потом — опять тишина, и опять дождь, и опять… Точно невидимые качели: вперед — назад, вперед — назад…
Дяди Вовы нет. Левы Тройкина нет — умер с голоду Лева Тройкин в Ленинграде, во время войны; многих еще людей нет, и мы стали другими, и мир кругом другой, а старая бочка под стрехой стоит себе и стоит. Даже удивительно! Трудно в это поверить. Может, это другая бочка, не та? Может, и двор не тот, и дом не тот?..
Нет. Все то.
Кирпичи вокруг бочки лежали — так и лежат, только потрескались и позеленели, а в одном вода ямку выдолбила — розовую, пористую.
Между кирпичами — ромашки. Тогда тоже были ромашки… И лебеда… И подорожник…
Да и бочка, конечно, та же. Мы ее сразу узнали. Просто когда-то она казалась нам больше…
Дядя Вова пропал без вести в начале войны. Подробности мы с Тусей узнали совсем недавно.
Слышим как-то по радио: можно попытаться найти родственников, пропавших во время войны. Многим уже помогли в радиокомитете. По просьбе сына — мать нашли. Отцу — дочь отыскали. Мужу — жену.
Может быть, и нам помогут. Попробуем дать объявление…
Дали. Ждем. Однажды вечером является гость. Старичок. Но еще крепкий. Скромный такой, приветливый. Руку жмет — пять минут не отпускает. Прямо в глаза смотрит, улыбается от души.
Мы — старичка под руки и за стол.
Вот что говорил за столом Федор Семенович Жарков — в прошлом сапер и слесарь, теперь — пенсионер.
«Ни-ни-ни! Избави боже! Выпью — плакать начну… Такое дело… А про товарища Пряникова, пожалуйста, все, что знаю, расскажу. Служили мы с ним саперами. Немцу на память фугасы оставляли… Неразбериха была: сейчас свои, через час — чужие…
Заминировали один объект и видим: тормозит на дороге «эмка». За рулем майор. Раненый.
«Лейтенант, — спрашивает он товарища Пряникова, — можешь машину водить?»
«Могу», — отвечает товарищ Пряников.
«Бери руль, — говорит майор, а сам на наших глазах кровью истекает. — В машине у меня сумка с документами, карты там… Мы окружены, надо прорваться…»
Сказал — и голова набок. Мы майора перевязали и на заднее сиденье. Сами в машину. Веришь — нет: баранка, сиденье — все в крови!
Товарищ Пряников на шоссе и — ходу!
Смотрю по сторонам, вижу танк. Из деревни, наперерез, прямо по полю шпарит. Майор бредит, кричит: «Вперед! Вперед!»
Танк начал пристреливаться. Осколок заднее стекло пробил. Впереди, на счастье, поворот…
И вот тут я, грешный человек, подумал: «Господи, почему это мы с товарищем Пряниковым должны погибать из-за каких-то штабных бумажек?»
А товарищ Пряников будто подслушал меня.
«Федор Семеныч, говорит, сейчас я приторможу вон у той рощицы. Бери сумку с бумагами и… До ночи отсидишься, а там пробирайся к нашим. Сумку — смотря по обстоятельствам — можешь спрятать в приметном месте…»
Я говорю:
«Товарищ лейтенант, а вы как же?»
Он кивает на майора:
«А его куда?»
Я молчу. Что тут скажешь. Конечно, мы с ним случайные встречные, а ну, как сам в такое дело попадешь…
«Попробую проскочить, — говорит товарищ Пряников, — может, успею его в госпиталь сдать…»
Я говорю:
«Разрешите остаться».
А он:
«Не мешкайте, Федор Семеныч. Выполняйте».
Притормозил. Я — в канаву, трава надо мной сомкнулась, даже не успел сказать прощай… Такое дело».
— А дядя Вова?
Это Туся не выдержал.
— Кто-кто? А, товарищ Пряников… Дальше запылил… Лежу это я в канаве. Снаряды — бах, бах! — по дороге, танк мимо прогрохал, опять — бах, бах! Только к вечеру тихо стало…
— А дядя Вова?
Это опять Туся.
— Ничего больше не знаю, желанный мой. Дальше начинается история моих скитаний. Если интересно — пожалуйста…»
Вот и все, что мы узнали про дядю Вову. Если вы что-то услышите — мало ли придется, — сообщите нам с Тусей.
Мы будем вам очень благодарны.
МАЛЕНЬКИЙ ПЕТРОВ и КАПИТАН КОЛОДКИН
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Каштанов, Каштанов, возьми меня с собой
М аленький Петров давно уже не спал. Он слышал, как мать встала, как, стараясь не шуметь, босиком ходила по комнате, осторожно мылась на кухне, грела чайник, одевалась… Затаив дыхание, он лежал с закрытыми глазами и терпеливо ждал. Ждал и вспоминал вечерний разговор. Мать читала ему письмо из деревни, от бабушки, то и дело останавливаясь и вставляя свое. «Видишь, что пишет, — говорила мать, — картошка не окучена… руки не доходят… Окучишь, значит, первым делом, как приедешь!.. «Морковь и свекла не полоты, тяжко мне, спина худо гнется…» Слышишь? Чисто поли, сорняк не оставляй! Да бабушка тебе объяснит все… «Воду, слава богу, Кузьмич носит…» Какой там еще Кузьмич? А-а, сосед. Смотри не надорвись, по одному ведру носи!.. А курам дать, а поросенку… Через два дня поедешь, собирайся, слышишь? Что молчишь? Какой еще поход? Мне эти ваши походы — вот где! Сиди и дрожи тут — не утонул бы, не убился… И думать забудь!..»