— Брат, Брычков, умираю!
Брычков взглянул в ту сторону. Владиков с пулей в груди упал в окоп.
И сразу же Хаджия, окровавленный, с непокрытой головой, спустился в ров, стиснув в руке нож, и с помощью другого ратника вынес оттуда Владикова, обливавшегося горячей кровью. Раненого понесли в тыл. Но вдруг граната просвистела над ухом Брычкова и разорвалась в конце окопа, куда несли Владикова; густое облако дыма и пыли заволокло товарищей Брычкова. Он зашатался и чуть было не упал. Но чья-то сильная рука схватила его под мышки и чей-то голос крикнул: «Держись, брат, вперед!» Брычков увидел перед собой Македонского, который хоть и получил несколько ран, но, увлеченный общим натиском и криками, тоже бежал в гору. Пули свистели и жужжали у него над головой. Воины приблизились к засеке, которая затруднила их продвижение. Брычков изнемог и ослабел; его томила лютая жажда. Он чувствовал, что умирает. Неугасимый огонь жег его пересохшее горло и язык. Он был ранен, но не знал куда, и чувствовал только мучительную жажду. Тут Македонский заметил на горном склоне ложбинку, на дне которой желтела мутная вода, почти превратившаяся в ил под ногами людей. Раненые наклонились и стали пить. Вода благотворно подействовала на них и вернула Брычкову гаснущие силы. Товарищи снова бросились вперед и принялись пробираться сквозь засеку из поваленных деревьев и хвороста. Среди грохота боя слышались отрывистые крики капитана Райчо: «Братья! Вперед!..» Знамя то мелькало перед глазами товарищей, то исчезало. Но вот добровольцы преодолели и эту преграду и, задыхаясь, ринулись к насыпи, за которой торчали все четыре пушки батареи и сотни ружей с длинными штыками. Сейчас все турецкие силы сосредоточились около батареи. Начался новый бой, убийственный и беспощадный. Но ничто не могло остановить отчаянной храбрости славян. Они как львы бросались в атаку; их опьяняло чувство страшной ненависти, злобы, безумного ожесточения… Смерть и ужас, царившие здесь, придавали им нечеловеческую силу; а усталость и трехчасовой подъем по этому обрыву, голод и жажда лишили их мышцы чувствительности, превратили их в железо… Перед этой страшной атакой героев, которых не брали ни пули, ни смерть, турки отступили. Болгары и черногорцы хлынули к редуту с яростными криками «ура!»… Тут — новая бойня. Противник обратился в бегство. Но командир-араб снова отдал приказ идти в атаку, и турки, приободрившись, повернули назад и схватились с занявшими редут добровольцами. Оглушительная пальба раздирала воздух. Все четыре пушки перестали стрелять и стояли как немые свидетели боя. Все вокруг было усеяно мертвыми и ранеными. Турки не устояли перед натиском и снова бежали. Добровольцы бросились к пушкам, и один из них быстро вскочил на орудийный ствол и оседлал его, как коня.
— Победа! — крикнул он.
То был Брычков.
И вот смуглый азиат устремился к нему со штыком наперевес и заревел, как зверь:
— Назад, собака!
Но Брычков с быстротой молнии поднял ружье, которое было у него под рукой, и со страшной силой ударил врага прикладом по голове со словами:
— Вот тебе «назад»!
Штык прошел под мышкой у Брычкова.
Смуглый азиат пал мертвым на землю.
Между тем к туркам подоспело подкрепление — подошли три колонны. Турки приостановили свое отступление и снова бросились отбивать редут.
«Белая батарея» осыпала все вокруг гранатами и вселяла ужас в сердца.
Македонский с глазами, налитыми кровью, первый бросился навстречу приближающемуся противнику с занесенным над головой ножом, весь обагренный чужой и своей кровью, капавшей с его тела.
Близ него упала граната, разорвалась на тысячи кусков, и Македонский исчез в облаке дыма…
— Македонский! — крикнул невольно Брычков и свалился с пушки.
Вражеская пуля пробила ему голову. Он был мертв.
Черногорцы и второй батальон русско-болгарской бригады не удержали редута. Сербские батареи умолкли, и сербский резерв не пришел, чтобы оказать поддержку геройскому подвигу этой горстки юнаков; сербы невозмутимо смотрели на гибель храбрецов. Почему?
Несколько тысяч турок, получив подкрепление свежими частями, поддержанное непрестанно стрелявшей «белой батареей», снова хлынули к редуту, оставленному добровольцами после отчаянного и бесплодного сопротивления.