— Не выйдет, Фридрих, — отрываясь от газеты, дружески ответил Карл. — Новая начальница лаборатории не дает ни минуты передышки, загоняла. Вечером можно.
— Жаль, — покачал головой рябой. — Вечером мы в наряде.
— Как в наряде? — удивился Зельц. — Ведь ваша рота, кажется, только утром сменилась?
— Да не во внутреннем, а по городу. Радистов ловить поедем.
— Каких радистов?
— Говорят, что русских.
— Русских! Откуда они здесь взялись?
— С неба свалились, — усмехнулся рябой. — А теперь кругом Грюнманбурга ползают.
— Ну, ну! — добродушно, с оттенком недоверия, улыбнулся Зельц. — Раз ползают, то желаю наловить их тебе полные штаны.
— Иди ты к черту, — расхохотался рябой. — Сам лови таких радистов, если они тебе нравятся.
Официантка с подносами, заставленными мисками с похлебкой и кружками пива, подошла к столику Зельца. Карл, кинув на стол так и непрочитанную газету, встал и, любезно поблагодарив официантку, сам снял с подноса миску с похлебкой. Поставив ее на газету, он потянулся за кружкой пива, совершенно не заметив, что дно миски попало как раз на лицо гитлеровского портрета. Брунер, увидев это, сердито нахмурил брови.
— Черт бы побрал наших поваров, — не замечая недовольствия Брунера, заговорил, обращаясь к нему, Зельц. — С каждым днем наша похлебка становится все хуже и хуже.
— Что же требовать от поваров, если мы сами с каждым днем все больше превращаемся в свиней, — раздраженно ответил ему Брунер.
— Ты это о чем, дружище? — не понял Карл.
— Не о чем, а о ком, — явно напрашиваясь на скандал, крикнул Брунер. — В данном случае о тебе.
— Какая муха тебя укусила? — недоумевал Зельц.
Брунер, не допив кофе, с сердцем отставил табуретку и встал. Табуретка с шумом отлетела в сторону. Подойдя к Зельцу, он грубо, расплескав похлебку, вытащил из-под миски газету.
— Ты что, — вскочил Карл, — обалдел?
— Нет, это ты обалдел, — рявкнул Брунер. — Куда ставишь миску со своей бурдой? Видишь? — Он торжествующе развернул газету. На гитлеровском портрете, как раз на физиономии, расплылось жирное пятно.
В столовой многие с интересом ждали, что начавшаяся ссора перейдет в драку. Но Зельц сокрушенно покачал головой и, взяв из рук Брунера газету, осторожно свернул ее и спрятал в карман. Затем взглянул на рассерженного радиста и миролюбиво проговорил:
— Мог бы и попросту сказать. Кидаешься, как бык. Похлебку вот пролил.
— Фюрера уважать надо, — сердито бросил Брунер и, четко повернувшись, направился к выходу. Отойдя на несколько шагов, он снова повернулся к Зельцу и уже тише, но с угрозой добавил: — Раньше за это к стенке ставили.
Через минуту в столовой все забыли о возникшем инциденте. Только рябой, подождав, когда за Брунером закрылась дверь, кивнул вслед ему головой и сказал, обращаясь к Зельцу:
— Из идейных, видать. Зеленый еще. На фронт бы его.
— А вообще-то он прав, — взял под свою защиту радиста Карл, продолжая трудиться над миской. — Я, конечно, сделал глупость.
«Дежурная машина в зону лаборатории «А» отходит от центрального города через пять минут, — раздался из рупора, висящего над дверями, четкий голос диктора. — Всем, едущим в зону лаборатории «А», через три минуты быть у главного входа центрального города. Повторяю…»
— Вот всегда так, — проворчал Зельц, торопливо отхлебывая кофе. — Поесть не дадут. Как наша новая начальница, все бегом да поскорее.
Оставив пустую кружку и пожелав рябому выловить всех «радистов», Карл Зельц торопливо вышел из столовой.
Весь этот богатый событиями день Карл Зельц не забывал слова своего рябого приятеля о предстоящей операции по розыску русских радистов. Думая об этих неизвестных ему, Зельц почему-то невольно вспомнил радиста Грюнманбурга — Петера Брунера. «Могут и застукать настоящих, хороших ребят, — тревожно думал он, — а вот такая гнида, как Брунер, еще много лет будет корпеть под солнцем».
Уже вечером, направляясь на мотоцикле в Борнбург, он обогнал несколько грузовых машин с солдатами из охраны Грюнманбурга. С одной из машин ему приветливо помахал рябой.
— Чтоб вас, чертей, тряснуло, перевернуло и еще раз тряснуло, — сердито проговорил Карл, обгоняя машины по обочине шоссе.
А на Борнбург и его окрестности опускалась темная и теплая весенняя ночь.
Тоненький серп молодого месяца долго, но безуспешно, пытался бороться с густой темнотой весенней ночи. Убедившись в бесплодности своих попыток, молодой месяц сконфуженно юркнул за горизонт, предоставив землю в полную власть ночной темноты.