Ланговой, усмехнувшись, подумал: «Не весело сейчас внизу, в селении. Беднота боится басмачей, а у богачей при виде нас поджилки трясутся. Все попрятались».
Комиссар, видимо, думал об этом же.
— Селение-то словно вымерло, — заговорил он и, помолчав, добавил: — Отсюда, сверху, вся политэкономия, как на ладони. В середке богатеи. Вишь, усадьбы-то у них. У каждого на дворе, хоть эскадрон на постой размещай. А кругом хибарки да развалюшки. И как в таких норах люди живут?!
— Живут, — мрачно подтвердил Ланговой. Опустив бинокль на колени, он повернулся к Злобину. — А знаешь, комиссар, что в богатых усадьбах живут не просто богачи, а святые.
— Святые? — удивился Злобин.
— Ну, святые не святые, а в общем потомки вот этого, который здесь похоронен. — И Ланговой похлопал ладонью по стене гробницы.
— Слушай, Сеня… Ты, часом не того… — Комиссар отложил цигарку, которую начал было скручивать, и выразительно покрутил пальцем около собственного лба.
— Да нет, не беспокойся. Я в полном сознании, товарищ комиссар.
— Товарищ командир! — окликнул Лангового неслышно подошедший Кучерявый. — В этой холабуде, — он указал на мавзолей, — люди сидят, как с ними быть?
— Какие люди? Откуда они здесь взялись?
— Обыкновенно какие. Узбеки. Даже не простые узбеки, а попы узбекские. Их там три человека. Когда мы по вашему приказу поднялись сюда с пулеметом, они уже там сидели. Я и приказал им не вылазить, сидеть до вашего прихода. А то, кто его знает…
Кучерявый умолк. Совсем еще юноша, почти мальчик, он никогда не терялся в опасности, был хладнокровен в бою, но всегда смущался и даже краснел, когда говорил с командиром.
Ланговой стал быстро укладывать бинокль. Комиссар неторопливо вынул папироску изо рта и ответил отделкому:
— Правильно сделали, товарищ Кучерявый, что задержали этих «узбекских попов». Нечего им тереться среди красноармейцев. — И, вставая вместе с Ланговым, добавил: — А ты, отделком, думал, что у могилы святого попов не бывает? Ошибаешься. Было бы болото, а черти найдутся. Сейчас посмотрим, что это за птицы. Оставлять их здесь ни в коем случае не следует.
Командир и комиссар, обойдя здание, подошли к выходу, находившемуся в противоположной от обрыва стене.
Низенькая двустворчатая дверь, вся покрытая сложнейшей паутиной резного узора, была не заперта. Ланговой толкнул ее, и обе половинки со скрипом отворились.
В переднем помещении гробницы не было ни души. В два очень узких окна света проникало совсем немного, и в комнате царил полумрак.
Ланговой и Злобин вошли во второе отделение. Здесь было значительно светлее. Чистые, хорошо побеленные стены комнаты отражали свет, лившийся снаружи сквозь шесть смахивавших на бойницы окон.
Всю середину комнаты занимал огромный камень надгробия, похожий на огромный утюг с обломанным носом и без ручки.
Сверху все надгробие покрывала тяжелая темно-красная ткань с неярким узором. Поверх ткани, на головной пасти надгробия, раскинулось зеленое шелковое знамя — знамя пророка, знамя священной войны мусульман.
Несмотря на то, что в комнате было достаточно светло, вошедшие не сразу заметили людей.
В левом, заднем, наиболее затемненном углу комнаты на расстеленном коврике расположились три человека.
В центре, опершись локтями на колени подогнутых ног и сосредоточенно глядя в собственные, сложенные в горсть ладони, казалось, погруженный в глубокие размышления, сидел сухощавый старик в белоснежной, искусно повязанной огромной чалме и халате из неяркого, но дорогого шелка.
Лицо старика, с хищным сухим, правильной формы носом, не очень длинной, совершенно белой бородой и черными, густыми, сросшимися у переносья бровями, было красиво. Нездоровая белизна кожи, впалые щеки и горящий взгляд из-под нависших бровей придавали ему аскетический вид.
Сидевший рядом с ним человек средних лет был одет в такого же шелка халат. Чалма его соперничала с чалмой старика своими размерами и белизной. И все же с первого взгляда можно было понять, что здесь, рядом, на ковре сидят господин и его слуга, сидит духовный наставник, обладающий большой властью над душами сотен религиозных людей, и его слабый ученик.
Даже в том, как он сидел, в его попытке изобразить углубленность в благочестивые размышления, этот второй подражал властному старику; однако на его широком, расплывшемся лице был виден страх перед вошедшими в гробницу красными командирами. Кидая вороватые взгляды на Лангового и Злобина, он не замечал, как дрожат его поднятые кверху ладони.