— Где же мой сын? — спохватился солдат, строго оглядываясь.
— Яшек, внучек! — позвала бабушка. — Куда он, пострел, запропал?
— Он тут был, — сказала мать, виновато суетясь.
— Как же ты мне его не представила? — постукивая ладонью по столу, начальнически спрашивал Петр. — Где же он, а?
Из сеней чей-то голос предательски сказал:
— На полатях!
Мальчика пришлось стащить насильно. Он сопел и отбивался.
А когда все-таки его поставили перед отцом, — опустил упрямо голову, не желая взглянуть ему в лицо.
— Ты чего же не глядишь на меня? — спросил отец.
Яшка еще ниже склонил голову, засунул в рот палец.
— Какой ты, брат, неуч, — сказал солдат, наклоняясь и поднимая сына, чтобы поцеловать его.
— Не бойся, Яшек, — ободрял дедушка. — Видимость у тебя, Петруха… внушающая, вот он и оробел…
Яшка вдруг заплакал и, вырываясь из рук отца, начал бить его руками и ногами.
— Э, паршивец! — Петр неосторожно толкнул сына, мальчик упал на пол, завизжал, как поросенок, и, вскочив, стрелой вылетел на улицу.
— Хорошо обучила, нечего сказать! — укорил солдат жену, метнув на нее сердитый взгляд.
— Вишь, испужался, — робко оправдывалась Матрена. — А то он страсть какой ласковый! Подожди, Петенька, он пообыкнет…
— Для кого Петенька, а для тебя Петр Захарыч! — оборвал ее муж.
Жена, ежась, потупилась, а мать вздохнула:
— Ох-хо-хо!
— Зря это ты, Петр, — заметил Захар, укоризненно качая головой. — Это, брат, зря! Жена у тебя — глава богу — всем на зависть, а ты… ты погоди…
В избе воцарилась неловкая тишина. Лица стали пасмурными.
Вошли соседи и, здороваясь с солдатом, нарушили яростное молчание. В избе снова все ожили, завертелись, заговорили. Бабы накрывали на стол, Федор принес четверть водки, а Петр, раскрыв чемодан, начал раздавать подарки. Отцу и брату досталось по паре сапог; матери — большая теплая шаль; снохе — красный с белыми горошками платок. Вынимая вещи из чемодана, солдат важно надувал щеки, и бакенбарды его шевелились.
— А тебе после дам, — сказал он жене.
— Спасибо, Петень… Петр Захарыч, — ответила тихо она.
Раздав подарки, Петр зачем-то вытер руки о штаны, достал из чемодана фунтов пять вареной колбасы, кусок сыра, бутылку малороссийской запеканки.
Мужики, бабы и ребятишки смотрели на него, разинув рты. Все были окончательно поражены, когда солдат поставил на стол большой новый самовар, блестевший, как солнце. В селе чай пили всего лишь четыре семьи. А тут вдруг, шутка сказать, и Колдобины тоже будут чай пить!
— Ну-ну! — послышалось в сенях. — Вот оно как! Ушиб…
Солдат торжествовал.
— Не надо бы эту штуку-то, — сказал ему отец, кивнув головой на самовар.
— Ах, папаша, ну для чего вы так говорите? Я теперича без чаю не могу обойтись!
— Может, оно и так, да только… того…
Старик вздохнул и поскоблил затылок.
— А что такое?
— Недоимка есть, ешь ее мухи! Вот что. Да и хлебца хватит только до масленицы. Нужды много…
— Ничего, папаша, у нас хватит! — Солдат похлопал себя по карману.
— У нас весьма хватит! — повторил он.
Люди зашушукались, завздыхали — в иных глазах загорелась зависть, а иные оттенились грустью и печалью.
Вечером изба Колдобиных была переполнена людьми, в открытых окнах торчали лохматые головы. Всем хотелось посмотреть на богатого солдата.
Он сидел в переднем углу. С правой стороны его отец с матерью таяли улыбками, с левой — тесть, и дальше вокруг стола — остальные родственники. Дошибали вторую четверть, уже слышались пьяные голоса, говорили все разом, перебивая друг друга, никого не слушали. И только, когда раздавался важный голос солдата, некоторые из уважения к нему замолкали.
— Вы то поймите, православные, ведь я за рыжего мерина сорок целковых заплатил, — ерзая по лавке, печально рассказывал тесть солдата, морща изношенное лицо, словно собираясь заплакать. — Можно сказать, всю деньгу убухал. А он, дьявол, слепой оказался! Как это, а?
— Вот пустозвонный балабан! — перебил его кто-то, — Сто раз слыхали это.
— Ублажил ты меня, Петр, ах, как ублажил! — бормотал Федор, хлопая солдата по плечу. — Как хватил я ее, красненькую-то, так, понимаешь ли, в самые кости ударила! Ей-богу!
— Запеканка-то? — осведомился сосед.
— Она!
— Да-а.
Некоторые из гостей пробовали сыр, но, пожевав, сплевывали в руку и незаметно выбрасывали под стол, тщательно вытирая руки о платье.