— Что поделаешь, Наги? Ты меня почти рассмешил… Вот как только пойму, чего ты, наконец, от меня хочешь, снова стану серьезным.
— Хочу, чтоб ты, наконец, человеком стал.
— Ладно, будет исполнено!
Что-то изменилось в лице Наги, потеплело. На мгновение Наги задержал в себе этот проблеск света, задержал, словно этот свет мог помешать Кериму произнести непоправимые слова, и тогда ночь могла бы уйти навсегда, не оставив хоть крохотный луч надежды…
И, боясь спугнуть эту надежду, сидели они, сонные и измученные, а машина неслась по предрассветному городу. И вот уже Керим спрыгивает с подножки, оставляя Наги в кузове.
— Скажи Таире, чтоб спускалась вниз, — хрипло проговорил Наги и резко тряхнул головой, напугав Керима. — Иди, иди, с шофером я расплачусь. Новобрачный…
А потом не было уже ни Наги, ни Таиры, и эта удивительная ночь незаметно таяла, навсегда покидая мир.
Пришел день. И как обычно, чуть трепетали в свежем утреннем воздухе зеленые занавески на окнах, пропуская красные лучи нового солнца…
Керим лежал на кровати.
Валида спала, крепко обхватив его руку.
Врать Валиде Керим не стал. Но почему-то, хотя зеленые занавески на окнах светились от солнечных лучей, Керима не покидало чувство, что где-то там, в Бузовнах, Маштагах ли, или бог весть где еще, у него и впрямь живет близкий родственник.
И еще казалось Кериму, что если бы не этот самый родственник — ничего бы и не произошло в волшебном мире минувшей лунной ночи.
Письмо
С тех пор как Халык женился, он ни разу не написал брату, и это его очень мучило. Вот сегодня — открыл глаза и сразу вспомнилось: за три недели не написал ни одного письма. Впрочем, Халык проснулся с уверенностью, что сегодня он наконец осилит это письмо. Может быть, такое ощущение возникло потому, что в комнату заглядывало молодое утреннее солнце, а может, потому, что Халык выспался и видел хороший сон. Не исключено, что существовала и еще какая-нибудь причина.
Так или иначе, Халык точно знал, что письмо к брату будет отправлено. Потом ему пришло в голову, что, может быть, он зря так волнуется; совсем не обязательно, что брат объяснит его молчание семейными неприятностями, — наоборот, человек женился — новые заботы, новые обязанности, где уж тут письма писать?..
Сейчас Халык был почти уверен, что брат именно так и понимает отсутствие его писем. Да ведь и прошло-то всего ничего — каких-нибудь три недели!..
Халык с аппетитом позавтракал, напился чаю, сунул под мышку завтрак, завернутый в газету, скинул в передней шлепанцы, обулся и, бросив возившейся в кухне жене: «Я пошел!» — стал спускаться по лестнице.
Халык был уже на следующей площадке, когда Салтанат окликнула его: «Братец! Братец!»
Он поднялся на несколько ступенек, жена на несколько ступенек спустилась.
— Вот, — сказала она, протягивая Халыку листок, вырванный из школьной тетрадки, — отошли, пожалуйста, письмо.
Халык кивнул, сунул листок в карман и тотчас же ощутил какое-то смутное недовольство — не потому, конечно, что придется идти на почту, — не первое письмо отправляет, — тут что-то другое…
Халык спустился еще на один этаж и вдруг понял, что все дело в этом «братец», не любит он, когда жена его так называет.
У выхода Халык остановился: ему пришло в голову, что Салтанат опять могла захлопнуть дверь. Убедившись, что жена не осталась на лестнице, он вышел из подъезда, миновал ворота и тут отчетливо ощутил, что с письмом к брату все опять стало трудно, что это ненаписанное письмо камнем висит у него на шее.
Дело в том, что у Халыка был один-единственный брат. Он служил в армии, и Халык часто писал ему, сообщая о себе все подробности. И когда на четвертом курсе ему неожиданно предложили должность литсотрудника, Халык прежде всего побежал на почту, — его распирало от радости, и он должен был немедленно излить эту радость на бумаге. Одну страницу письма Халык посвятил своему состоянию, другую заполнил описанием замечательного человека, который устроил его в редакцию; он даже пытался обрисовать брату его внешность.
Потом Халык побывал дома у этого удивительного человека. Опьяненный теплым приемом и всем, что видел в доме своего начальника, Халык в немом восторге долго слонялся по улицам и в конце концов опять-таки оказался на почте. Он был в таком состоянии, что не мог запомнить, что именно написал в том письме, но точно знал: письмо получилось хорошее — брат порадуется за него.