Спор о Якубе был недолгим, но пряники его долго еще лежали возле столба. Губат ничего не спросил о нем, и только дня через три, когда мы остались одни, он вдруг сказал, усмехнувшись:
— А этот твой земляк — порядочная скотина! Ты заметил — даже не поздоровался, как пришел!..
Через несколько дней Якуб появился возле базара, тенью надвинулся на меня и сунул мне в руку вырванный из тетрадки листок.
— Тете отдашь! — сказал он. И сердито добавил: — Бездельничаешь, лоботряс! Семечками бы лучше торговал!
Передавать тете письмо я не стал: там говорилось, что она променяла наш род на хромого калеку; хромым калекой был, конечно, Губат, а про Губата все знали, что он любит Мерджан и тетя Медина ему ни к чему. Якуб писал, что будет содержать тетю, как шахиню, что он целых пять жен может содержать, как шахинь. Выходит, Садаф, которую он вогнал в чахотку, тоже шахиня, ведь у нее в сундуке «два десятка ненадеванных платьев и платки стопами лежат». И потом в письме говорилось, что дом и сад — это все Садыково, что свой дом она еще в войну загубила. Как я мог отдать тете такое письмо?.. Я прочитал его, разорвал на мелкие клочки, бросил в арык и с удовольствием стал наблюдать, как вода уносит бумажки…
А вот насчет семечек Якуб сказал правильно. В тот же день я взял мелочь, которую накопил, складывая в баночку то, что тетя давала мне на чайхану, добавил три новеньких рубля, что подарила мне Мерджан, и купил у чайханщика щербатый треснутый стакан. Мешка у меня не было, но на свалке позади завода я нашел большую жестяную банку.
Несколько дней я скрывал от тети свои торговые операции — по гудку я всегда был на месте, банку с семечками оставлял возле будки под присмотром сапожника дяди Селима. Но долго так продолжаться не могло — тетя узнала про семечки. Узнала и не рассердилась, сказала, что это ничего — по крайней мере, ребенку есть чем заняться. Она даже сшила мне торбочку; я высыпал туда подсолнухи, а жестянку забросил на свалку, туда, где она валялась раньше.
…Брось, Садык, не надо грустить; забудь ты свою деревню!.. Смотри, как кругом хорошо: солнце только-только легло на дорогу, на него еще никто не наступал, и мусора нигде нет, и вода в арыке чистая, прозрачная…
А послушай, какая тишина… Ты ведь любишь, когда тихо. Конечно, женщина эта орет что есть силы, но ты не обращай внимания. Пусть себе разоряется: «…Руки вверх, ноги врозь… Вздохнем поглубже…» Руки вверх, ноги врозь — это тебе ни к чему, а вот вздохнуть поглубже — хорошо!.. Дыши, Садык, дыши, пока можно, видишь, асфальт тоже старается дышать поглубже…
Лавки еще на замке: «Продовольственный магазин», «Керосин», «Промтовары»… А чайхана уже открыта, водоносы таскают воду; они носят ее на крепких палках — по четыре ведра сразу; ведра раскачиваются туда-сюда, туда-сюда… Водоносы ставят их у дверей, выпрямляются и расправляют плечи, стараясь захватить побольше воздуха…
Огромный медный самовар, что стоит перед чайханой, пока еще дышит легко. Скоро появятся первые посетители, и он закипит, задыхаясь. Смотри, Садык, не проворонь свое счастье, зазеваешься — хорошие семечки разберут, оставят тебя в дураках…
А солнышко уже подбирается к будке дяди Селима. Скоро появится и он сам. Ну, скажи, Садык, зачем тосковать, когда у тебя есть такой друг? Ведь если дяде Селиму удастся выручить сегодня на мясо, он будет шутить без конца. Какие истории он тебе расскажет — одна забавнее другой!.. А раз у дяди Селима будет на ужин мясо, он обязательно принесет завтра кости, завернутые в тряпицу, и отдаст их черному псу. «Так-то, псина, — скажет дядя Селим, погладив собаку, — выходит, и правда надо было лаять…»
Собаки давно уже собрались возле пекарни. Три из них — обычные уличные попрошайки; этих дядя Селим не любит, хотя, конечно, не так, как мясник Али, который выгнал на улицу черного пса. Мясник выменял эту собаку у пастуха, отдал за нее овцу, а когда в дом забрались воры и унесли ковер, пес и не подумал лаять; Али выгнал собаку…
Вот он идет, тянет за собой на веревке сытую рыжую корову. Сейчас отведет ее в дальний конец базара под ореховое дерево, свяжет ей ноги, свалит, и из коровьего горла фонтаном брызнет кровь. Красная-красная… Потом Али разрубит корову на куски и будет продавать ее мясо. И если дяде Селиму повезет сегодня, он купит фунт этого мяса. И наутро черный пес будет грызть кости… А под ореховым деревом долго будет стоять лужа густой черной крови — все, что останется от рыжей коровы…