В светлых, просторных избах, сложенных из крепких сосновых бревен в янтарных смоляных пупырышках, рядами стояли топчаны с аккуратно заправленными постелями. В избе, где поселились девушки, на столе и подоконниках красовались в стеклянных банках букетики луговых цветов.
Радист Кнопочкин установил в избах у парней и девушек детекторные приемнички с какими-то приспособлениями собственной конструкции, и теперь передачи из Москвы можно было слушать коллективно, собравшись вокруг репродукторов, сделанных из наушников.
За избами, по краям плота, были сооружены очаги: большие деревянные ящики с песком и железными навесами над ними. На этих очагах сплавщики готовили себе пищу. Юрию раза два доводилось ужинать на плоту, прямо под открытым небом, на котором перемигивались веселые звездочки. Будто и картофельная похлебка и пшенная кашица, чуть припахивающие дымком, были самыми обычными, но Юрию они показались необыкновенно вкусными.
В свободное от работы время сплавщики читали книги, играли в шашки и шахматы, а вечерами пели песни, слушали радиоконцерты.
Когда тронулись из Козьмодемьянска, рулевой Агафонов предложил сделать на плоту волейбольную площадку. Его выдумка всех захватила. Лишь Кнопочкин после некоторого раздумья с сомнением сказал:
— А вдруг побежишь за мячом и завязнешь между бревнами?
Над Кнопочкиным стали смеяться.
— Уж кому-кому, а тебе, Алешка, нечего бояться: у тебя ноги как у журавля! — сказал кочегар Илья.
— Если он провалится, так не утонет, — поддакнул кто-то. — Ему Волга по колено!
На следующий день на плоту укрепили два столба и между ними натянули сетку. Появился мяч, и началась игра. От сильных ударов мяч высоко взвивался в небо, перелетал через сетку и падал в воду. Кто-нибудь из ребят с разбегу кидался в реку и плыл за мячом. Черный, блестящий мяч еле покачивался на зыбкой волне и, словно дразня, поворачивался то одним, то другим ослепительно сверкающим боком. А когда пловец хватал мяч рукой, он выскальзывал и, легко подпрыгивая, отлетал в сторону.
— Хватай, хватай! — кричали с плота.
В воду прыгал еще кто-нибудь из нетерпеливых. Но вот мяч попадал в ловкие руки, и игра возобновлялась.
Первое состязание закончилось благополучно. Но во время следующего, происходившего наутро, один из матросов налетел на бабку и расшиб себе колено.
Капитан запретил играть в волейбол.
— С такой затеей недолго всю команду в инвалидов превратить, — строго сказал Глушков Агафонову.
Агафонов ходил хмурый, неразговорчивый. Но сильнее других приказ огорчил Веру Соболеву: она была большой любительницей волейбола.
Второй штурман Давыдов иногда посмеивался над Агафоновым, прозрачно намекая, что тот ради Веры затеял эту «глупую возню с мячом», кончившуюся для него так неприятно. Сам же Давыдов не принимал участия в волейбольных состязаниях. Но неутомимый Агафонов скоро придумал новую затею: он весь отдался устройству концерта самодеятельности…
Принимая от Юрия листок бумаги, исписанный мелкими, убористыми строчками, Вера Соболева почему-то вдруг покраснела.
— Что нового на «Соколе»? — спросила она, теребя тонкими пальцами конец косынки.
— Приборка с утра была, — одним духом выпалил Юрий. — А еще… на целых девять часов с опережением графика идем!.. — Тут он вспомнил о другом поручении Агафонова и спросил: — Миша велел узнать, как вы готовитесь…
— … к вечеру? — перебила Соболева. — Готовимся. Уже две репетиции было.
Она негромко засмеялась чему-то, что было, видимо, связано с репетициями, и покраснела еще больше.
Юрий уже собирался идти к лодке, но к нему подошла Женя и шепнула:
— Полезем на гулянку!
— Некогда, — ответил Юрий. — Мы с Генкой Доску почета оформляем. Я обещал через полчаса вернуться.
— А мы ненадолго, — настаивала Женя, поводя по щеке концом косы. — С гулянки все-все видно… Пойдем?
Помедлив, Юрий сказал:
— Мы и так чуть не поругались с ним. Генка говорит: «Я поеду на плот», а я ему: «Ты вчера был, теперь я…»
— Зачем же это вы? — весело спросила Женя, заглядывая Юрию в глаза.
Вдруг она сбросила с плеч косу и быстро и легко пошла вперед.
И Юрий, ни о чем больше не раздумывая, тоже тронулся вслед за Женей.