А Соболева и Агафонов, обогнув корму, прошли мимо камбуза с настежь распахнутой дверью и скрылись в следующем пролете.
«Прямо-таки все помешались на этом вечере самодеятельности! — обиженно подумал Юрий, пригоршнями бросая в ведро еловые стружки. — А эта Соболева… ничем не лучше Женьки. Артистку из себя корчит! А я бы на месте Михаила все равно не стал бы ее упрашивать. Хочет — пусть поет, не хочет — как хочет».
Он примял большим смуглым кулаком стружки, вылезавшие из ведра, взял его за дужку и пошел в камбуз.
«Завтра покрашу весло, — грешил Юрий. — Сегодня никакой охоты нет».
Вот и судовая кухня. У раскаленной плиты с булькающими кастрюльками и шипящими сковородками стояла Люба Тимченко.
— Принимай, хозяйка, стружки на растопку! — сказал Юрий, заглядывая в дверь.
Но Люба не оглянулась. Она прижимала к губам скомканный носовой платочек, словно боялась разрыдаться, и молчала.
— Люба, что случилось? — Юрий прямо с ведром вошел в камбуз. — Ты не захворала?
Девушка затрясла головой, всхлипнула:
— Борщ… борщ я пересолила…
Юрий выронил из рук ведерко, и оно со звоном грохнулось о железный пол. Тугие колечки стружек вприпрыжку покатились в разные стороны.
Люба вздрогнула, глянула на Юрия большими, полными слез глазами и вдруг улыбнулась:
— Экий же ты неуклюжий!.. Иди, иди! Я сама соберу.
Выпроводив Юрия из камбуза, она захлопнула дверь.
Юрий посмотрел вправо, и глаза его вдруг так и просияли. У двери в машинное отделение одиноко стояла Женя и нервно перебирала пальцами поясок нового платья, в которое она принарядилась, отправляясь с сестрой на «Сокол».
«Женя, ты чего тут стоишь?» — чуть не сорвалось у Юрия с губ. Но он тотчас отвернулся и торопливо — через силу — зашагал прочь.
Придя на корму, он опустился на чугунный кнехт у самого борта. Он долго сидел не шелохнувшись, уставившись на сверкавшую внизу воду, и щеки его все еще горели жарким румянцем…
Перекаты
Показались Балымерские острова. К небу тянулись острыми верхушками осины, чувствовавшие себя здесь полноправными хозяйками. Много было на островах и прямоствольных тополей, старавшихся выставить себя напоказ. Кое-где мелькали березки, нарядные, кокетливые. А вся опушка заросла непролазным вербовником.
Геннадий глядел на Балымерские острова и думал: вот бы где побродить денек-другой! Казалось, ничего не должно было беспокоить капитана при виде этих островов, радующих глаз своими девственными зарослями, но почему-то Глушков, весь как-то подобравшись, начал тревожными гудками вызывать бакенщика. Бакенщик приплыл на широкогрудой, устойчивой лодке «Сазан», чем-то и в самом деле напоминавшей здоровяка сазана.
Они встретились как старые знакомые. Бакенщик, поздравив капитана с большим рейсом, угостил его каким-то особенным, собственной посадки, табаком-самосадом, и они оба, прежде чем начать деловой разговор, выкурили по самокрутке.
Геннадий внимательно разглядывал этого худощавого, сутуловатого человека. На лацкане его пообносившегося пиджака была прикреплена орденская ленточка.
«За что его орденом Трудового Красного Знамени наградили? — думал Геннадий, вертясь вокруг бакенщика. — Неужели за фонари, которые он зажигает и гасит?»
Докурив самокрутку, капитан обратился к бакенщику с таким вопросом:
— Скажите, Николай Иваныч, сколько воды на Средне-Балымерском за красным бакеном?
— Два с половиной метра.
— Надо убрать бакен, а то плотом сшибем. Судовой ход в том месте узок.
— А у меня Григорий туда отправился. Снимет.
— А на Нижнем перекате сколько водицы?
— Совсем сухо, Сергей Васильич.
— А поточнее?
— Один девяносто. Никак не больше.
Капитан, встретивший бакенщика радушной улыбкой, теперь уже не улыбался. Он взял с полки бинокль и внимательно смотрел на медленно приближавшиеся острова.
Фарватер — полоса водного пути, по которому идут суда, — проходил между островами. Здесь-то, видимо, и начинались опасные для судоходства Средне-Балымерский и Нижне-Балымерский перекаты. Особенно их побаивались суда-плотоводы. Плот надо было провести по узкому, извилистому ходу, огороженному красными и белыми бакенами. Вода в этом месте то устремляется в проран — промоину горного острова, — и «голову» плота, того и гляди, могло затащить на осередок — подводную песчаную отмель, начинающуюся за островом, то она вдруг вся скатывалась в левобережный Сергиевский яр, и тогда уж надо было остерегаться лугового берега и оттаскивать плот подальше, на середину.