И, сорвавшись с места, он побежал на нос, чтобы помочь девушкам зачалить завозню.
С утра, когда Жигулевские горы не обозначились еще на горизонте даже легкими штрихами, их скорое появление уже чувствовалось во всем.
Волга стала шире, необозримее, она будто раздвинула берега, смело устремляясь вперед, то делая крутую излучину, то разливаясь на два-три рукава. И уж нелегко было отличить коренную Волгу от рукавов — воложек. Родные сестры реки спорили с ней в раздолье и красоте.
Вдоль правого берега все чаще и чаще стали вырастать меловые отроги и взгорья — дальние родственники великанов Жигулей.
А там, в Жигулях, разворачивалась сейчас невиданная работа, и Геннадию, каждую минуту бегавшему на нос судна, не терпелось поскорее все увидеть своими глазами.
— Юрий, а где же горы? — спрашивал он товарища. — Может, мы нынче до них и не доберемся?
— Доберемся! — сощурился Юрий.
После обеда они поднялись на капитанский мостик.
Геннадий долго смотрел вперед на тихую васильково-синюю реку с редкими белыми пятнышками облачков, отражавшихся в ней, на далекий лесистый берег и застывшую над ним горным хребтом дымчато-лиловую тучу.
«А Жигулей так и не видно!» — подумал он, и лишь собрался спросить Юрия, когда же они все-таки появятся, как тот сказал:
— Молчишь? Не понравились горы?
— Горы? Какие горы?
— Жигулевские, какие же еще! Вон они. Или не видишь? — И Юрий сунул в руки Геннадия бинокль.
— А я думал, туча… А это самые настоящие горы! — проговорил Геннадий, опуская бинокль, и засмеялся.
А спустя часа полтора можно было уже и без бинокля любоваться высокими косматыми горами.
Стоял конец дня, и горы курились золотистой мглой. У скалистых уступов лепились осинки и березки, насквозь просвеченные солнцем, а в глубоких оврагах, уже скрытых синими тенями, чернели дубняк и орешник. А неприступные широкогрудые курганы, взлетевшие до облаков, были окружены частоколом прямых, острых, как пики, сосен.
Выгибая щетинистые хребты, веселые зеленые великаны росли, надвигались, поднимаясь гряда над грядой.
Теперь на «Соколе» уже многие с нетерпением поглядывали вперед. Вот-вот должен был показаться железный шпунтовый забор, отгораживающий большой участок, около трехсот метров. Этот участок строители отвоевали у Волги под здание самой мощной в мире гидроэлектростанции.
На скамейке возле штурвальной рубки сидели Сергей Васильич Глушков, Геннадий и Юрий.
— Сдадим, ребята, нынче плот, и за новым отправимся, — сказал Глушков. — Тяжеловато пришлось нам в этот рейс, не обошлось без несчастного случая. Но зато, молодцы, мы всему миру доказали… доказали, что можно водить по Волге большие плоты. Можно! — При последних словах капитан хлопнул ладонью по колену. — И теперь уж стану я вас к штурвалу приучать, — помолчав, продолжал он, косясь на Юрия и Геннадия. Обветренные губы его тронула улыбка: — Верно, уж обижаетесь на капитана? На судне, мол, около трех недель, а капитан за все время ни разу не дал подержаться за штурвал. Так, что ли?
Геннадий сначала потупился, но спустя минуту вскинул веки и встретился с глазами Глушкова.
— Я, Сергей Васильич, думал… думал, что вы сразу поставите нас к штурвалу, — откровенно признался он.
— Я так и полагал, — добродушно усмехнулся Глушков, кивая головой.
Геннадию вдруг почему-то вспомнилось, как час назад тайком от Юрия он выбросил в иллюминатор разорванный на мелкие клочки свой «План ускоренного прохождения практики». Заодно с бумажными лоскутками в воду полетели и старая футбольная камера и поломанный компас, на которые Геннадий случайно наткнулся, доставая из рюкзака чистую майку.
— Сергей Васильич, а если бы… если бы к вам на судно попросились ребята из ремесленного, — заговорил опять Геннадий и покраснел. — Окончили бы училище и попросились… Вы взяли бы их на «Сокол»?
— Если они не ленивые, учились хорошо, тогда… почему же не взять? Взял бы!
Глушков раскрыл портсигар, но тотчас захлопнул крышку.
По трапу поднимался запыхавшийся Кнопочкин. Он так торопился, что даже забыл снять с головы радионаушники.
— Радиограмма, Сергей Васильич!