Федя тоже вылез из окна и увидел Герасима Минаевича, который сидел на завалинке, разложив рядом с собой шильце, щетинку, молоток, пчок дратвы, и прошивал подошву на сапоге.
Федя сел около него, вспомнил вчерашнюю историю и опять остро почувствовал всю безвыходность своего положения. Никто не бранил его и не стыдил вчера, никто не отнимал у него права быть тем, кем он был. Его даже похвалили — для рабочего с девятью классами образования он хорошо справился со своим временным делом, расшевелил народ. Но в этой временной обстановке у него, как на молодом дереве, неожиданно развернулся первый яркий лист. И этот лист вчера остригли — незачем ему расти.
«Кто поймет это? — подумал Федя. — Никто не поймет. Один-два человека! А для остальных останется законом слово Медведева. Он всегда прав. Прав и на этот раз — для нового Дома культуры нужен квалифицированный директор! Не ставить же, в самом деле, директором человека, имеющего едва-едва девять классов!»
Да, Медведев хорошо знал людей, видел их насквозь, мог даже угадать, чего тебе захочется завтра. Он еще тогда, стоя на крыльце, увидел Федора всего насквозь, только взглянул — и вот оно, самое живое место человека, оно на виду. Маленькая помеха — и он устранил ее с улыбкой, одним добродушным словом, чуть заметным движением руки.
— Герасим Минаевич, — сказал Федя. — Когда едете?
— Еду? Послезавтра, должно…
— А куда?
— Чтобы не соврать тебе, скажу: не знаю. Это дело десятое — в области скажут.
— Герасим Минаевич…
Механик раздернул на две стороны дратву и остановился.
— Ты чего?
— Возьмите меня с собой.
— Надо было раньше говорить. Сундучок маловат. Поболе Сысою бы заказал. Что это ты собрался?
— Я все равно уеду. Вот, думаю, Герасим Минаевич едет…
— Герасим Минаевич тебе не попутчик. Герасим Минаевич ищет такие места, где еще нет электричества. Где еще горн ногой раздуть надо. Где нет телефона, чтоб вызвать инженеров со слесарями, скажем, на аварию… На век Герасима Минаевича работы хватит. Мне осталось всего немного — шестой десяток живу. А тебе повторять это нельзя. Останешься ни при чем, Федя. Твое самое место здесь, если хочешь знать, больше нигде.
Федя и сам знал об этом и потому умолк. Поднялся и побрел в барак. Герасим Минаевич медленно повернул голову и долго смотрел ему вслед.
«Все равно куда. Уеду, — подумал Федор, проходя полупустым бараком к своему топчану. — Куда угодно. Не могу!»
Он выдвинул чемодан из-под топчана, достал тетрадку и пузырек с чернилами и, сев около тумбочки, начал писать:
«Управляющему фосфоритным комбинатом тов. Медведеву М. Д. от и. о. директора Дома культуры…» Написав «Прошу освободить…», он задумался, и в эту минуту к нему подошел Газукин.
— Дай листочек, — попросил он и потянулся через Федино плечо, читая его заявление. — Пишешь?
Получив два листа бумаги, он ушел к своей тумбочке, сбросил пиджак, криво уселся и томительно заскрипел пером.
Через несколько минут с улицы пришел запыхавшийся веселый Самобаев. Он остановился посреди барака, оглядываясь то на Ваську, то на Федора.
— Мать моя! Грамотеев развелось в праздник! Ну-ка, Вася, дай, ошибки проверю. Если не секрет…
Он замычал, бегло читая Васькино письмо. Умолк. Опять замычал.
— Ошибку снова посадил, не можешь: «прибягаю»! Яга, право, Яга! — Он опять умолк. — Да-а, — протянул он через некоторое время. — На этот раз дельная бумага. Под этим и я мог бы подписаться. Только ты исправь, исправь…
— Когда отнесть? — спросил Васька. — После праздников?
— Хорошее дело никогда не откладывай — вот тебе закон. Неси сегодня.
Федор тоже решил поступить по этому закону. Склеил конверт, вложил туда заявление и днем по дороге в столовую занес конверт дежурному по управлению.
Весь следующий день и вечер он прощался с комбинатом. То и дело останавливаясь, ходил по поселку. В раздумье постоял около молчаливого дробильно-размольного завода и в лесном островке среди гудящих по-весеннему сосновых стволов. Затем Федя прошел к механическому заводу, позади которого за последние месяцы вырос новый корпус. Федя уже видел его на картине у Медведева. Рядом с новым корпусом были установлены на фундаментах два огромных гулких железных котла — такие же, как на картине.
Оттуда Федор по лесной дороге прошел на карьер. Все экскаваторы стояли по случаю праздника, ковши их тяжело легли на груды желтого камня, выставив вверх начищенные железные зубья. Влажный майский ветер нес непонятную тревогу, он тормошил Федора: проснись, проснись, но Федя никак не мог очнуться от своего прощального сна.