— Нет, она говорила, что избила ту учительницу до смерти, просила меня пойти и разузнать про нее. Я расспросила и выяснила, что учительница и вправду умерла.
Губы Хэ Цзяньго растянулись в улыбке.
— Ну а какое это имеет отношение к Бай Хуэй? Ведь ее же никто ни в чем не обвинил.
— Ну да, я тоже ей так сказала, но она все твердила, что виновата. Потом уж только я узнала… — Ду Инъин вдруг осеклась.
Хэ Цзяньго быстро смерил ее взглядом и сказал почти шепотом:
— Ты могла бы и не говорить мне этого. — Уколов Ду Инъин, он продолжал наседать на нее: — Ну и что же ты потом узнала? — Он произнес этот вопрос так, словно ему было совершенно необходимо знать, что случилось потом.
— Это все из-за того юноши, с которым она сдружилась…
— Какого еще юноши?
— В тот год мы отмечали праздник в парке, стали возиться в лодке, Бай Хуэй упала в воду, и тот юноша ее спас. Помнишь?
— Конечно, помню! Ты еще одолжила ему свою куртку. Ну и что из этого?
— Тот юноша оказался сыном учительницы, которую побила Бай Хуэй.
Хэ Цзяньго замолчал. Ду Инъин и представить себе не могла, какой прилив злости вызвало в нем это известие.
— Ведь как странно вышло! — заговорил он с исказившимся лицом. — Просто уму непостижимо. И тот парень узнал, что Бай Хуэй била его мать?
— Она сама призналась ему в этом…
— Вот сволочь! И что же потом? Ты не можешь говорить быстрее, без всяких там охов-вздохов?
— А потом они разошлись! Тот юноша не мог ее простить. И она уехала, чтобы здесь с ним случайно не встретиться.
— Так вот оно что!.. А сейчас они поддерживают отношения?
— Не знаю точно. Думаю, что нет.
— Где живет тот парень? Где он работает? Как его зовут?
Ду Инъин увидела перед собой его перекошенное лицо, ей стало страшно.
— А зачем тебе?
— Дело есть! И оно меня касается. Бай Хуэй била ту женщину, и я тоже ее бил. И бил-то посильнее, чем она!
— Но ты ведь сам сказал, что это ничего не значит.
— Ну и тупая же ты! Ты что, не следишь за обстановкой? Сейчас ничего не значит, а потом, возможно, будет значить. Цзаофани сейчас сила, никто не смеет встать им поперек дороги, потому что они пользуются поддержкой наверху. А кто может знать, как будет завтра? Есть люди, которые хотят расследовать то, что произошло в начальный период движения. И до той подохшей ведьмы тоже могут докопаться. Хоть и не мы ее убили, но сынок-то ведьмин обязательно скажет, что Бай Хуэй била его мать. Станут разбираться, что да как, и тогда мне несдобровать. Я должен принять меры, чтобы защитить себя.
Ду Инъин промолчала, и Хэ Цзяньго совсем распалился:
— Ну и странная же ты! Спрашиваешь меня, чего тут бояться, а подставляешь под удар Бай Хуэй. Если потянут Бай Хуэй, то вытянут и меня. Инъин, я тебе откровенно скажу: если я из-за этого пострадаю, моя судьба меня не беспокоит. Я боюсь только, что ты этого не вынесешь.
— Помню, тот человек жил в доме тридцать шесть по улице Хэкоудао, звали его, звали его, не помню…
Хэ Цзяньго расплылся в улыбке.
— Ладно, ориентир у меня есть. Спасибо тебе, Инъин! — Одновременно он бросил на Ду Инъин многозначительный взгляд, от которого Ду Инъин опустила голову.
Хэ Цзяньго без труда разузнал, что юношу зовут Чан Мин и что работает он на тракторном заводе. Не мешкая, он отправился туда под предлогом проведения проверки по линии особого отдела.
В приемной заводского парткома его встретил один из руководителей завода. Это был пожилой мужчина, низкого роста, худощавый, но с румяными щеками и очень живой. Прочитав извещение о проведении проверки и узнав, что Хэ Цзяньго интересуется жизнью Чан Мина, он, не дожидаясь расспросов, стал его расхваливать. Хэ Цзяньго раздраженно прервал его:
— Каково его политическое лицо?
— Превосходное. У нас на заводе он уже три года кряду ходит в передовиках, прилежно учится.
— Я спрашиваю о его отношении к великой пролетарской культурной революции.
— Очень активен, хорошо зарекомендовал себя в движении.
— А как он относится к смерти матери? Смог ли правильно это оценить? Высказывает ли недовольство?
Уже поседевший руководитель завода вздернул брови и холодно посмотрел на Хэ Цзяньго. Ему явно не нравились эти расспросы. Отбросив закрывавшую лоб прядь волос, он холодно произнес: