В приемной сидела врач-монголка, лет сорока с лишним. Узнав, что Чан Мин пришел в больницу только для того, чтобы купить снотворное, она улыбнулась и выписала для него рецепт.
— Получите в окошке в конце коридора. Записи не требуется, — сказала она.
Чан Мин поблагодарил и пошел в конец коридора, протянул в полукруглое стеклянное окошко рецепт и спросил:
— Сколько с меня?
В окошке он увидел, что за столом сидела служащая больницы в белом халате, белой шапочке и широкой марлевой повязке. Она читала газету, видимо, это была медицинская сестра. Не поднимая головы, она протянула руку, привычным движением взяла рецепт и положила перед собой. Вдруг глаза ее широко раскрылись, длинные ресницы затрепетали, и она резко подняла голову.
Чан Мин просто поверить не мог: очень знакомые глаза на белом-белом лице, закрытом марлевой повязкой, округлились и с изумлением глядели на него. Это была Бай Хуэй! От неожиданности оба остолбенели.
В следующий миг Чан Мин резко повернулся и пошел прочь от окна. Уже у входных дверей он услышал звук догонявших его шагов, с силой распахнул стеклянную дверь, вышел на улицу, спустился на две ступеньки, и тут за его спиной раздался ее голос.
— Чан Мин, подожди… — попросила она.
Чан Мин замер, но не обернулся и видел только четко вырисовывающуюся у его ног тень Бай Хуэй.
— Как ты живешь? — спросила Бай Хуэй. Она стояла на крыльце, сложив руки на груди.
— Нормально. — Голос Чан Мина был холоден.
— Ты зачем сюда приехал?
— По делам.
— Ты… ты где живешь?
— Я скоро уезжаю!
Воцарилась тишина. Мучительная, напряженная, страшная тишина. Бай Хуэй увидела, что правая нога Чан Мина опустилась на ступеньку ниже, и она, словно стараясь удержать оборвавшуюся нить, сделала два шага вслед за Чан Мином и, вытянув вперед тонкие руки, взмолилась:
— Чан Мин, неужели ты не простишь меня?
Чан Мин содрогнулся от этих полных муки слов, повернулся было к Бай Хуэй, но тут же спохватился и решительно зашагал прочь.
Он уходил, ничего не слыша. И даже если бы он что-нибудь услышал, он бы все равно не вернулся. Вот так он дошел до своей гостиницы, но не стал подниматься наверх, а пришел в свою комнату, запер дверь, выключил свет и стал ходить из угла в угол. Сверху доносилось приятное, волнующее пение Ма Чанчуня. Звуки песни взмывали ввысь, словно белоснежное облачко, и долетали до края небес, который виднелся с вершины горы Обо. Чан Мин больше не мог оставаться в комнате один. Он выбежал в коридор, взлетел по лестнице и ворвался в комнату, откуда доносились пение и смех.
Ма Чанчунь увидел расстроенное лицо Чан Мина, подошел к нему и сказал:
— Браток, а я-то думал, почему ты так долго не приходишь? А ты, оказывается, слушал мое пение за дверью! Я знаю, ты растроган! Песню, которую ты только что слышал, я сам сочинил. Да ты, браток, оказывается, истинный ценитель! — И он крепко обнял Чан Мина.
Вечером Ма Чанчунь по причине чрезмерного волнения и отсутствия снотворного никак не мог уснуть и долго разговаривал с Чан Мином. У Чан Мина самого голова трещала, где уж ему было вслушиваться в то, что говорят другие. Лишь где-то за полночь Ма Чанчунь угомонился и захрапел. Воздух вырывался из его груди, как из кузнечных мехов.
А Чан Мин всю ночь не сомкнул глаз.
В ночной темноте, сменяя друг друга, перед ним вставали два лица: лицо Бай Хуэй и лицо его матери. Ему вспоминалась то его дружба с Бай Хуэй, то любовь матери. Порой Бай Хуэй молила его: «Неужели ты не простишь меня?» Порой мать гневно укоряла: «Да это же фашисты!»
«Мама, могу ли я простить ее?» — спрашивал он.
Кто ответит ему?..
Утром он попрощался с Ма Чанчунем и пошел на станцию.
Внезапно словно кто-то сзади потянул его за рукав, он не мог заставить себя идти вперед. Он повернулся и пошел к больнице, в которую заходил вчера. Но тут перед глазами его отчетливо возник скорбный предсмертный образ матери. Он остановился и несколько минут в нерешительности топтался на месте. В конце концов он повернул назад и быстро побежал к вокзалу.
Пришедшие проводить его люди с тракторной станции, видя, что он не в себе, подумали, что ему нездоровится, попросили его остаться еще дня на два, но он твердо решил ехать.
Поезд тронулся. Уже отъехав от станции, он все еще жадно глядел в окно, словно ожидая увидеть кого-то. Откуда ему было знать, что одна девушка простояла здесь всю ночь до утра, дожидаясь его так же, как когда-то снежной ночью у пристани Давань?