— Голова на плечах, говорите? — произнес я. — Смекалка? Вы и вправду так считаете? И где же она? Мне ведь уже тридцать пять, а я до сих пор числюсь всего лишь сыщиком в страховой компании за каких-то дохлых десять тысяч долларов в год…
— Не считая расходов.
— Не считая расходов, добавляет мой шеф, готовый скорее сжечь свою левую руку, чем оплатить мне жалкую поездку на такси.
— Черкани мне прошение, — вздохнул Хантер. — Или ступай на свое место и подай заявление на увольнение. Как тебе удобнее.
— Да, с наемными работниками разговор у вас короткий, — кивнул я. Так что вам угодно, мистер Хантер?
— Колье Сарбайна, разумеется. Неужели ты сам не догадался?
— Отчего же — догадался.
С минуту мы молча сидели, пока он пожирал меня своими глазками-бусинками. Поскольку спокойно сидеть, пока тебя испепеляют свирепым взглядом — удовольствие небольшое, я не выдержал и спросил его, какова сумма страховки.
— Ровно четверть миллиона, — с готовностью ответил Хантер. — Двести пятьдесят тысяч долларов.
— В одном полисе? Выданном нами?
— Да, в одном. И — именно в нашем.
— Но в нем ведь предусмотрена хоть частичная отсрочка платежа?
— Спроси у ребят наверху! — отрезал Хантер. — Какое мне, к чертовой матери, дело до отсрочки? Я знаю только, что через две недели моей компании придется выписать мистеру Марку Сарбайну чек на четверть миллиона долларов.
— Мое сердце обливается кровью при одной мысли о нашей компании.
— Не можешь без ехидства, — в тонкогубой улыбке моего босса было что-то змеиное. — Вот ведь язва!
— Я вовсе не язвил.
— Эх, скинуть бы мне годков десять, — вздохнул он.
— Да, сэр. И что бы вы тогда сделали? Собственноручно отыскали колье Сарбайна?
— Нет, Харви. Я бы лично вышиб из тебя дух.
— Вот как? Это несложно. Вы же знаете — я не мастак драться. Вам даже не придется скидывать десять лет, сэр. Валяйте. Раз уж это доставит вам истинное наслаждение…
— Спасибо, Харви, — коротко кивнул он.
— Если верить газетам, то колье тянет на триста пятьдесят тысяч.
— Кто, черт побери, знает, сколько оно стоит на самом деле? Рыночной цены на такие изделия просто не существует. На прошлой неделе в «Парк-Берне Галериз» устроили распродажу драгоценностей камней, на которую выставили бриллиант «Ломас». Прилетевший из Чикаго Гольдберг предложил за него сто десять тысяч, а достался камешек Питеру Суини из Бостона — за сто семьдесят! Оценивают все по-разному, но в колье Сарбайна есть один камешек, которому «Ломас» и в подметки не годится. Я клоню к тому, что подлинной стоимости колье не знает никто, но застраховано оно на четверть миллиона зеленых, и именно эту сумму нам предстоит выплатить.
— А почему его не застраховали покруче?
— Спроси Сарбайна.
— Я спрашиваю вас, — настаивал я.
— Я не люблю играть в «угадайку». Страховой взнос на такую сумму и так довольно значителен. Возможно, они не могли себе позволить внести больше.
— Это Сарбайн-то не мог?
— Ты подсчитывал его доходы, Харви. Я — нет.
— Бедняки такие безделушки не покупают.
— В самом деле? Очень меткое замечание, но в данном случае оно не по адресу. Марк Сарбайн не покупал это колье. Оно принадлежало Ричарду Коттеру, который, в свою очередь, унаследовал его от матери, Энн Фредерикс. Ее отец, Алан Фредерикс, южноафриканец британского происхождения, приехал в Штаты в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Главный алмаз он привез с собой не ограненным, и, насколько я знаю, целых десять лет копил деньги на поездку в Амстердам, чтобы отдать камень в огранку. Похоже, ему посчастливилось раздобыть третий или четвертый по величине алмаз за всю историю. Удайся огранка на славу, цены бы этому бриллианту не было, однако в процессе обработки случились довольно значительные потери, и пришлось изготовить колье. Все одиннадцать бриллиантов происходят из одного алмаза.
— Сколько же весил алмаз? — полюбопытствовал я.
— Сейчас мы точно не знаем, как не знаем и того, каким образом он достался Алану Фредериксу. Но уж безусловно — несколько сот карат в нем было. Впрочем, это ни о чем не говорит. Если верить португальцам, то в их сокровищнице покоится алмаз «Бонанза», который весит 1680 карат. Однако они отказываются показывать его специалистам, что рождает подозрения — вдруг это вовсе не настоящий алмаз, а белый топаз. Этот камень мы не застраховали бы даже на тысячу долларов, а вот у Сарбайна охотно приняли бы полис на все четыреста тысяч, вздумай он застраховаться на столько. Впрочем, я знавал немало алмазов по пятьсот карат, из которых не удалось бы изготовить колье, даже близко похожее на сарбайнское. Алмаз Фредерикса сразу разрезали на бриллианты, а это значит, что каждый алмаз огранили по плоскостям и снизу и сверху. Получали камни с так называемой экваториальной плоскостью. Над этой плоскостью делают тридцать три грани, а еще двадцать пять граней шлифуют сзади. Всего у такого бриллианта, таким образом, пятьдесят восемь граней, а результат — замечательное произведение ювелирного искусства.