Ельцов приподнялся на локте, осмотрелся и окликнул по-немецки лежащего недалеко пруссака:
– Господин лейтенант!
Раненый немец проворчал сердито:
– О, черт возьми! Моя нога!
– Мы с вами товарищи по несчастию, – сказал Ельцов.
Пруссак скосил на него злые глаза и ворчал сквозь зубы:
– Нe товарищи, а враги.
– Покурить бы, – сказал Ельцов. – Какая уж там вражда!
Пруссак с бешенством крикнул:
– Проклятый русский, вот тебе! Заткни свою глотку!
Он с трудом приподнялся на локте и выстрелил из револьвера в Ельцова. Выстрел был меток. Ельцов успел только вскрикнуть:
– О Господи! Господи!
И умер. Злой пруссак, падая в усталости, шептал:
– Вот это – настоящая война: когда уходят здоровые, сражаются раненые.
Стало темно, и холодное острие меча горело в Раисином сердце.
Александра услышала тихий стон. Она подошла тихонько к лежавшей на полу Раисе и тронула ее за плечо.
– Что, Раиса? – тихо шепнула она.
Раиса медленно поднялась. Сердце ее, пронзенное острием меча, трепетало. Раиса знала, что не заснет. Этот сон, думала она, только Александре сказать.
– Выйдем в коридор, – тихо сказала она.
Надела юбку и блузу и вышла из номера. Горел ночник, в окне в конце коридора мглистый был полусвет. Заспанная баба стояла над лестницей, собираясь мыть пол. Ряд белых дверей молчал тревожно. Раиса повернулась к вышедшей за нею Александре и почувствовала вдруг, что тревожная тишина коридора душит ее слова.
– Выйдем отсюда, – сказала она.
Прямо перед их дверью была дверь на лестницу, ведущую во двор. Александра и Раиса вышли во двор и на улицу.
Предутренний ветер свежо и влажно обвеивал их непокрытые головы. Предутренняя резкая прохлада и влажные от ранней росы камни мостовой сурово и нежно ласкали их ноги.
Сестры сели на скамью бульвара. И Раиса рассказала Александре свой сон, – про Реймс, про Сергея. Но про Ельцова еще не посмела сказать ей теперь.
И утром автомобиль все еще не был готов. Опять тоскливо ходили по городу, встречая толпы беглецов из разоренных мест, раздавая голодным кое-какие деньги и хлеб. Несколько раз приходили на станцию, завтракать, обедать и, главное, узнавать новости.
Уже привычным становился этот буфетный зал со столиками, чемоданами, узлами, весь этот шум, смятение, множество незнакомых лиц, то радостные, то тревожные голоса.
Разнесся слух, что подходит поезд с пленными. Говорили, что целая дивизия сдалась. Другие говорили, что батальон или что два полка. Уже знали, что среди солдат славян много, и что они совсем, как наши, а офицеры сидят злые-презлые. Говорили, что один офицер в санитара стрелял и убил. Тот, будто бы, подошел к нему на поле после битвы, нагнулся, а пруссак в него прямо в упор выстрелил.
– Вот звери! – восклицали простодушные слушатели.
Спрашивали:
– Что ему будет?
Другие, с видом знающих, отвечали:
– Известно что, – расстреляют.
Поезд пришел, и в самом деле привезли пленных пруссаков, пять офицеров и сотни полторы рядовых. Зоркая Александра, идя по платформе, увидела в окне одного вагона надменное лицо пленного офицера. Он быстро отвернулся, но она была уверена, что это – Шпрудель. Вернулась в зал. Лицо Раисы было бледное и испуганное, словно и она знала об этом. Александра отвела ее в сторону и зашептала:
– Можешь представить, я видела Гейнриха. Думаю, что не ошиблась. Он взят в плен.
– Саша, милая, не говори об этом Людмиле, – просила Раиса. – Пойми, Саша, им лучше не встречаться. Если я даже говорю неправду, то все же теперь, после всех этих ужасов…
Александра сразу поверила в Раисин сон, и тоже думала, что было бы лучше, если бы Людмила не видела Шпруделя. Она быстро глянула туда, где осталась за столиком Людмила, – хотела под каким-нибудь предлогом увести ее в город. Но Людмилы там уже не было. Сестры тревожно переглянулись.
– Надо ее поискать, – сказала Александра.
Обежали всю станцию, – нигде Людмилы не нашли. Вдруг Раиса вскрикнула:
– Саша, смотри, они уже встретились!
В кабинет начальника станции входил Шпрудель, сопровождаемый двумя солдатами с ружьями. За ним шла Людмила, и с нею молодой поручик, сопровождавший пленных. Он говорил Людмиле:
– Только на пять минут. Я беру на себя большую ответственность. Только имя вашего доблестного отца заставляет меня исполнить ваше желание.