— Ты спала?
— Из-за этой проклятой жарищи не могла заснуть.
— Приляг рядом со мной.
— Рядом с тобой тоже жарко.
— Так иди под большой каштан.
— Жарко и там… Почему ты не велишь его срубить? Десять возов дров получили бы… Ведь он уж бесплодный… Ох, жарко! Отец Илья евангелие читал, — там так и сказано: дерево, которое не приносит плодов, надо срубить и сжечь… Проклятые мухи! Прямо в нос заползают!..
После этой важной беседы, точь-в-точь похожей на текст катехизиса, так как она тоже состояла из одних вопросов и ответов, с незначительными отступлениями и практическими замечаниями экономной хозяйки, оба супруга так безмятежно захрапели, что вулкан разъярился до последнего предела, усиленно заработал и стал извергать столь изобильные потоки лавы, что если б даже злосчастные Помпея и Геркуланум устроились в верхней части Неновой бороды, то и в этом случае судьба их была бы печальна. А между двумя губками Неновицы, расположенными посреди двух белых полушарий, происходило нечто неопределенное, несколько похожее на действие поддувала, которым пользуются лудильщики.
Между тем Иван, отличавшийся расторопностью, сделал три довольно трудных дела: во-первых, навестил работниц, велел им работать поусердней, кинул сердитый взгляд на пожилых, отпустил несколько скоромных шуток молодым, подмигнул разок-другой хорошеньким и подкрутил усы; во-вторых, отыскал барчука, гонявшегося по полю за чужими гусями, помог ему понадергать у них перьев, сказал ему, чтоб он шел к отцу, что он, Иван, нашел гнездо черного дрозда, и т. д. и т. п.; в-третьих, вытащил из колодца ведро с порядочной флягой розовой водки и явился к своему повелителю.
— Где гнездо? Где воробышек? Ты мне сказал, что папа воробышка поймал… Где дрозды? Иван-баран, цыганский барабан! Ивашенька, чурбашенька, влезь на черешню, нарви черешенок! Постой, дай я на тебя вскочу!.. Ты — моя лошадка… Папа говорит: у тебя на голове куропатки завелись…
После этих благонравных речей, свойственных всем балованным, сытым и довольным чорбаджийским детям, Никола всунул правую ногу в карман слуги, ухватился за его плечо и хотел на него взгромоздиться. Но млекопитающее ничто, не ожидавшее этой атаки, отшатнулось, и чорбаджийское дитятко оказалось на земле. Картина получилась живописная. Пострадавший герой заревел, словно его резали, схватил ничто за руку и так ловко укусил ему палец, что порядочное количество крови попало юному созданию в рот и потекло по подбородку. Чорбаджийка проснулась.
— В чем дело? Что случилось? Кто разбил тебе губы? — вопросил вулкан, и по лицу его потекли крупные капли пота.
— Пойди сюда, милый, пойди, сынок! Скажи, кто тебе губки разбил? Не плачь, детка! — говорила нежная мамаша, так сладострастно потягиваясь, что если бы Нено не почесал себе бок, сам Юпитер превратился бы в лебедя или по крайней мере в быка.
— Это И-и-иван меня пнул! Ой-ой-ой, мама-а-а-а! Убил совсем, — ответил чорбаджийский сынок, красный, как пион.
Вулкан и его благоверная пришли в такую ярость, что все попытки Ивана доказать свою невиновность, все его объяснения насчет того, что кровь на губах и подбородке их сына принадлежит ему, Ивану, потерпели крушение, и он отправился «плакать на реках вавилонских».
В то время Николе уже исполнилось одиннадцать лет, хотя мать его, как всякая молодящаяся мамаша, и утверждала, будто на спаса ему только пошел десятый.
— А мне сдается, что он маленько постарше, — говорила какая-нибудь родственница или приятельница.
— Если не веришь, спроси отца Илью, — отвечала Неновица.
— А разве его отец Илья крестил? — спрашивала приятельница.
— Крестил отец Иван Славей, — отвечала та.
— Отец Иван? Да разве ты не знаешь, что он десять лет как не служит и не совершает треб? — продолжала безжалостная собеседница, не считающаяся с тем, что хорошенькие женщины не любят противоречий.
— При чем тут отец Иван? На что он мне нужен, твой отец Иван? Я никакого отца Ивана знать не хочу. Про отца Ивана и про отца Желязку и говорить-то стыдно! — горячилась чорбаджийка, стараясь, как обычно делается в таких случаях, замять неприятный разговор и дать ему другое направление. — Знаешь, что отец Иван с отцом Желязкой на пасху в новой церкви устроили? Напились и пришли в церковь обедню пасхальную служить… Один — мр-мр-мр — гудит, другой — мр, мр, мр — за ним. И смех и грех!.. Отец Илья глядел-глядел на них из алтаря — и говорит: «Назюзюкались оба как сапожники, драгоценные мои пастыри духовные!»
Как бы то ни было, Николчо родился в 1849 году, на спаса, в полночь. Бабка, которая пуповину ему перерезала, до сих пор жива, так что если кто пожелает проверить справедливость моих слов, тому стоит только съездить в Казанлык, зайти в новую церковь и спросить, жива ли бабушка Ирина, которая просфоры ставит. Если ему скажут, что жива, он должен купить литр розовой водки, войти в каморку у ворот монастыря, угостить старушку, после чего может задавать ей вопросы, относящиеся к казанлыкской хронике. Только надо иметь в виду, что не следует ходить к бабушке Ирине в пятницу, так как в этот день она печет просвирки и не пьет. Если вы зайдете к ней в каморку в воскресенье после службы, она попросит вас сесть, пожалуется на людскую неблагодарность, произнесет несколько соленых словечек по адресу церковных старост и молодого священника и сообщит вам несколько нескромных эпизодов из истории Казанлыка.