Повар, человек худощавый и хмурый, с длинными ниже подбородка спускающимися усами, выдал ему обед. Обед был хорош: борщ, мясо. Хлеб вкусный, ржаной. Чаю Коробицын выпил два стакана.
Вошел веселый боец по фамилии Серый, получивший прозвище Бирюлькин, тоже вернувшийся только что с наряда.
— Дым-то у тебя на кухне, — сказал он повару. — Противогаз надень.
Физической подготовки повар остерегался и, раскачиваясь на брусьях, обижался и страдал. По остальным видам подготовки шел хорошо, а химической обороной увлекался почему-то особенно. Он так изучил это дело, что даже иной раз обучал новичков, показывая, например, как надо надевать противогаз.
— Не надо торопиться — надо делать быстро, — объяснял он своим хриплым, но громким голосом. — Каждый боец надевает шлем под бороду, натягивает, а фуражку не сбрасывает, а зацепляет пальцами…
И если новичок все-таки сбрасывал фуражку и совал ее между колен, он показывал сам. Однажды он обучал так Болгасова, объяснив, что если закрыть клапан, то человек задохнется. И когда он надел противогаз, Болгасов захохотал и закричал:
— Пробку-то заткни! Пробку заткни!
Повар снял противогаз, поглядел на Болгасова и промолвил:
— И сырой же ты, хлопец!
Но Болгасов, настойчивый в том, что уже однажды развеселило его, повторял свою удачную, как ему казалось, остроту и всякий раз хохотал при этом.
Повар даже не улыбался. Он отвечал на эти насмешки молчаливым презрением.
Коробицын не любил насмешек. Он солидным голосом, который иной раз вдруг появлялся у него, сделал тогда замечание земляку:
— Ты что рот разеваешь? Человек тебе на помощь пришел, а ты что? Гляди у меня…
Коробицына Болгасов уважал. Он и повара уважал, но отчего же не посмеяться?
Коробицын предвкушал сегодня большое наслаждение. Вчера он изготовил хорошую скворечню из найденной во дворе старой ступицы и готовился прикреплять ее сегодня на самую верхушку самого высокого дерева в саду.
Дом заставы помещался на горушке, в запущенном небольшом саду, который похож был просто на огороженный забором кусок леса. Дом был двухэтажный, некрашеный. Коробицын выбрал сосну у самой ограды (она ему с первых дней нравилась — высокоствольная, стройная, с ветвями, забранными высоко от земли) и сразу после обеда полез на нее. Он сильными, умелыми бросками, вытягиваясь на коленях, быстро взобрался до первых нижних ветвей, пошел все выше и выше, и снег таял на его гимнастерке и штанах. Теперь уже, наверное, придется посушить одежду. Ему самому хотелось петь, как скворец поет. С поста он возвращался каждый раз несколько возбужденный. С каждым новым нарядом он убеждался, что спокойствие и уверенность вселяются в него. Уже нет прежних страхов, участок знаком весь, ухо и глаз не обманывают больше. Хорошо бы только, если б Зина тут была с ним, помощницей на границе. При начальнике заставы вся семья здесь, даже сынок. И жена ходит не барыней, а как простая, — сама, наверное, тоже деревенская. И каждому бойцу поможет, за одеждой следит, моет, чистит заставу, кухню проверяет. Такой женой ему будет и Зина, когда он сдаст на командира. И, посвистывая, он прикреплял скворечню к самой верхушке сосны. Взглядывая вниз, он видел ставший совсем маленьким садик, фигурки товарищей в нем и деревянную крышу дома.
«Крышу починить надо, — подумал он хозяйственно и решил поставить еще одну лавку у крыльца. — И перильца у крыльца тоже наладить надо — шатаются». Он с удовольствием предвидел много дела здесь. Земляки — Болгасов и Власов — помогут, они его слушаются. Да и другие бойцы возьмутся. Свободных часов немало.
Мартовская радость переполняла его. Он вспомнил девицу с той, сопредельной стороны и поглядел вокруг. Лесами закрыта земля, и хоть похожи они на родные, как везде, дебри, но есть в них вот там, недалеко, черта, словно другой цвет начинается. Там — чужие леса, чужая жизнь… Оттуда ходит враг, но пусть не мечтает повернуть жизнь по-своему. И, посвистывая, Коробицын подергал, крепко ли прибита скворечня.
Начальник заставы, вернувшись с участка, услышал треск над собой и поднял настороженно голову. С ели на ель вдоль ограды с необычайной ловкостью перебирался, цепляясь за ветки, по самым верхушкам какой-то красноармеец. Начальник заставы, несколько пораженный, удивления своего не обнаружил. Он окликнул:
— Кто шалит там?
Красноармеец затих. Потом донесся виноватый голос:
— Коробицын, первого отделения, товарищ начальник заставы.
Тут начальник заставы заметил, что внизу, в сторонке от группы наблюдающих за Коробицыным бойцов, стоит его пятилетний, смуглый, как мать, сынишка. Закинув голову и открыв рот, в страшном напряжении, мальчик неотрывно глядел вверх на молодого красноармейца. Он смотрел с глубочайшим интересом и уважением. На отца он и внимания не обратил, когда тот окликнул его.