Он еще раз поцеловал Павлушу, взял маму за руки, проговорил:
— Ехать мне пора. В Валдае до ночи быть, между прочим.
И вот Павлуша с мамой остались одни.
Отец ушел.
Он ушел, чтобы не возвращаться больше до окончания войны.
Так просто и все-таки неожиданно случилось это прощание.
Он ушел.
Так непривычно знать, что его широкая ладонь уже не ляжет на макушку до самого окончания войны. Так странно. Он ведет сейчас машину на Валдай, на фронт, навстречу снарядам, бомбам и пулям. «И колокольчик, дар Валдая…»
Бикерман разложил, подостлав газету, на столике у окна аккуратно нарезанные ломтики хлеба, сыра, колбасы и гостеприимно предлагал:
— Покушайте. Не стесняйтесь. Я оборудование везу. Сдам — и обратно в Ленинград. Продуктов мне дали в дорогу много. Кушайте.
В вагоне было душно и пыльно.
Мужчина в синей косоворотке без пояса говорил, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности:
— Я как был — так и пошел из Новгорода нашего. Учитель я. Просился в армию — не взяли. Говорят: не годишься, порок сердца… Что они с Новгородом нашим Великим сделали! Ценнейшие памятники старины! Красота какая! Горел, горел наш Новгород, как свечка. Шел я и плакал. Не мирится душа, не согласна.
Женщина, смуглая, в шапке черных коротких волос, с пестрой шалью на полных молодых плечах, рассказывала рыхлой седой даме в старомодной желтой соломенной шляпке:
— Только и видала я, как упала она, вся в крови. Маленькая, тонконогая… (женщина всхлипнула и качнула ребенка на коленях у себя). Я Витьку из рук не выпускаю, а к Таточке пробиваюсь. Лежит она в канаве придорожной, и синенькие глазки так и открыты, так и открыты… На голове кровь запеклась. Мертвая была Таточка. Мертвая была Таточка, — повторяла она, глядя вперед невидящими глазами, и крупные, тяжелые слезы ее капали прямо на ребенка, которого она укачивала на коленях своих.
Это был эшелон горя и мести, и Павлуша был одним из счастливейших в нем. Павлуша представил себе мертвую Таточку, и ему стало страшно.
— Мама, — спросил он, — а папа обязательно привезет Верочку?
— Обязательно, — отвечала мама.
А Павлуша уже в мыслях своих бился один против пятерых и побеждал, как тот неизвестный герой в полотняной палатке на колышках. Павлуша победит пятерых, спасет Верочку, и отец скажет ему:
— Молодец.
Мама тихо напевала:
Загадочный мальчик
До Ярославля Марья Николаевна не доехала. Она встретила на одной из станций подругу, и та увезла ее с Павлушей в колхоз, обещав работу. Но Марья Николаевна держала связь с интернатом, где были школьные товарищи Павлуши. Этот интернат вошел в один из самых ранних эшелонов, переправлявшихся отсюда на Урал. Когда Марья Николаевна узнала об этом переезде, она просила взять ее с собой. Ей разрешили.
Эшелон прибыл из района по железной дороге, вещи были оставлены на вокзале, детей поместили за рекой в большом здании школы. Завтра эшелон двинется дальше на пароходе. Марья Николаевна отвезла Павлушу к детям, а сама вернулась на вокзал.
Сны у Павлуши всегда были очень яркие, но и наяву он склонен был создавать некий воображаемый мир, в котором все было куда лучше и веселей, чем в жизни. В том мире являлось в преображенном виде все, что он видел, слышал и читал. Здесь уже геройствовал неизвестный красноармеец из лесной палатки, который один одолел пятерых врагов. Но здесь же продолжали жить и Костя Замятин, и Настя Шерман, и Верочка, и кот Ларион, и кудлатый пудель Кус, черный-пречерный, имевший свой дворец Черного пса, и все, кого только хотел сунуть сюда Павлуша. Все судьбы зависели здесь от Павлушиной воли, он был хозяин и с увлечением распоряжался людьми, животными и вещами, все сводя к хорошему концу.
И вот Костя Замятин и Настя Шерман вдруг вновь вернулись из этого воображаемого мира в жизнь. Костя, все такой же коротконогий и большеголовый, и Настя, такая же остренькая и гнусавая, как и раньше, и много других знакомых ребят оказалось здесь, и у Павлуши даже уши покраснели от удовольствия и неожиданности, когда он увидел их. А когда он, Костя и Настя, перебивая друг друга, заговорили каждый о своем, к ним подошел незнакомый Павлуше большой мальчик с очень светлыми волосами и глазами, почти альбинос. Он уставился на Павлушу неподвижным взглядом.
— Чего смотришь? — спросил Павлуша недовольно.
— Ты сейчас из Ленинграда? — осведомился незнакомый мальчик. Голос у него был глуховатый.