— Когда? — сказал Дейд. — Когда это ты видел моего отца плачущим?
— В последний твой отъезд, — сказал Ивен. — Он плакал несколько раз. Он был уверен, что больше уже не увидит тебя. И Рэд сейчас думал о том же — что, может быть, никогда больше не увидит меня.
— Мне следовало вернуться, — сказал Дейд. — Я знал, что он старик уже. Но думал, что он сможет подождать еще чуточку.
Когда они подошли к Рэду, мальчик не обернулся.
— Рэд? — сказал Ивен.
— Да, папа, — сказал мальчик, но и тут не обернулся. Дейд Назаренус посмотрел на брата. Его твердые глаза были сейчас тверже, чем когда-либо, но и полны боли. — Будь добрым, — сказал он на родном языке. — Будь добрым к нему. — Стоя позади мальчика, он опустил руки ему на лоб. Его пальцы прошлись по глазам, носу, губам Рэда и насухо вытерли влагу.
— Это правильно, — сказал мальчик на их языке, все еще не оборачиваясь. — Что значит это слово, Дейд? — спросил он по-английски. — Ты повторил его столько раз.
— Оно значит: это правильно. Это — правильно. Скажи еще раз.
Мальчик еще раз произнес эти слова на их языке.
— Молодец, — сказал Дейд. — Теперь ты это усвоил. Ты сказал это отлично. Твой отец научит тебя еще многому другому.
Мальчик повернулся к отцу.
— Научишь, папа?
— Да, Рэд, — сказал Ивен. — Да, научу.
— Я хочу говорить так же, как ты и Дейд.
— Твой отец тебя научит, — сказал Дейд.
— На это требуется время, — сказал Рэд отцу.
— Ну конечно, — сказал Ивен.
— Научишь?
— Да.
Они двинулись дальше, Рэд между ними. Дейд неожиданно подхватил мальчика на руки и, смеясь, обнял его. Мальчик тоже рассмеялся. Дейд сказал те самые слова, за ним их сказал Рэд, и тогда наконец Ивен Назаренус сказал их тоже.
— Это правильно, — сказали они все трое на своем языке.
На обратном пути в Кловис мальчик сказал:
— Запах камня в доме — от Дейда. Я не знал этого точно до тех пор, пока вы с Дейдом не подошли ко мне, когда я стоял там один. Пока мы были в здании, я думал, что это, наверно, от мраморного пола, а не от Дейда, но запах остался и тогда, когда мы вышли наружу. От Дейда пахнет камнем. От Евы — сеном и медом и еще чем-то другим, только чем, я не знаю. От Флоры Уолз пахнет холодной водой и зелеными листьями.
— Тебе нравится Флора? — сказал Ивен.
— Если хочешь знать, она мне нравится по-настоящему, — сказал Рэд. — Фэй и Фанни мне тоже нравятся, но по-настоящему — только Флора.
— Почему?
Ивен хотел это знать. Он хотел знать, почему его сыну понравилась Флора. Почему понравилась Суон ему самому, Ивену? Почему он решил, почему поверил, что из всех женщин на свете Суон — та единственная, которая для него и с которой ему иметь сыновей и дочек, та единственная, с которой он просто и с удовольствием покорится бессмыслице жизни? Почему он все еще любит Суон?
— Я люблю ее, — сказал Рэд, — потому что мне хорошо с ней.
— Что же она такого делает, от чего тебе хорошо с ней? — сказал Ивен. — И как?
Что делала такого Суон, от чего ему было хорошо а ней? Как она превращала для него в веселье и радость эту жизнь со всей ее горечью и нелепостью? Как она заставляла его радоваться тому, что и он живет на свете, что ему это выпало? Как? Как она это делала?
— Послушай, папа, — сказал Рэд, — она любит меня и все, от этого мне и хорошо с ней. Понимаешь, мне очень хорошо от того, что такая девочка, как Флора, любит меня. Я никогда раньше не встречал такую девочку, как Флора.
— Она особенная?
— Да. Она не такая, как все девочки, которых я встречал. Она совсем другая.
— Чем же она другая?
— Ну… во-первых, она хорошенькая, разве нет?
— Да, конечно.
— А ведь сколько девочек совсем не хорошеньких, — сказал Рэд. — И еще — когда она разговаривает, мне хочется смеяться. Меня смешат и ее губы, и ее голос. И вдобавок она говорит вещи, совсем не похожие на то, что говорят другие девочки.
— Ну и что она говорит?
— О, она говорит особенные вещи. Я забыл что, но она говорит их так, будто понимает. А самое главное — она особенная, потому что я нравлюсь ей.
— Ты уверен?
— Ну-у… я не уверен, — сказал Рэд, — но думаю, что нравлюсь.
Был ли сам он уверен, что Суон хоть когда-нибудь его любила? Не было ли это всего лишь предположением? А что если было так: ему показалось, что она его любит, оттого что сам он ее полюбил, и ни у кого из них никогда не было уверенности в другом, каждый строил догадки, предполагал и рассчитывал на вероятность того, что предположение его — не пустое. Он поверил в то, что она его любит. Не оттого ли, что им разговаривалось друг с другом весело и, приглядываясь друг к другу, они подмечали одинаковость чувств и желаний? Но не могли ли одинаковые желания и чувства проснуться в каждом из них по отношению к кому-то другому? Могли, конечно. Так что же то было — то, из чего рождалось и росло убеждение, что они любят друг друга? Не их ли вера, что сложившееся между ними должно иметь продолжение, длиться всегда, с появлением на свет сыновей, дочерей, как уже появились Рэд и Ева? Не из этой ли веры создалась их любовь, создалось нечто — ясное и осмысленное?