Ева сказала:
— Вчера, когда я захотела поехать с ними, они меня не взяли. Помнишь, мама? Но сегодня я еду. Я еду с моим братом к Флоре. Как по-твоему, это дом Флоры? По-моему, это дом Фанни. Сейчас, Рэд. До свидания, мама.
Спускаясь по лестнице, Ивен предложил:
— Поехали вместе, Суон.
— Ты лучше отвези их и приезжай обратно, — сказала Суон. — Они так мило со мной попрощались, что я все испорчу, если поеду.
— Я ненадолго, — сказал Ивен.
Оставшись одна, она подошла к телефону и вызвала Пало-Альто, Мильтона Швейцера. Какое-то мгновение он молчал. Потом сказал:
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк. Билет уже куплен. У тебя все в порядке?
— Да, — сказала она.
— Послушай… — сказал он. — Я ужасно за тебя беспокоился. Ты уверена, что все у тебя в порядке?
— Да, — сказала она. — Да.
— Ну что ж, береги себя, — сказал он. — Береги своих детей.
— До свидания, — сказала она.
Хорошо, что он ничего не знает и, по-видимому, даже не подозревает, подумала она — и вздрогнула, внезапно потрясенная нелепостью того, что произошло между ними, и в то же время почти охваченная желанием побыть с ним хоть раз, один-единственный и последний раз, и попытаться разгадать, понять, быть может, что-то еще, что-то недопонятое, но что именно, она не могла представить.
Она заплакала о нем и его тайном сыне.
Она пошла в ванную, и тут ее стошнило, после чего она вымыла лицо и руки.
Машина медленно катилась по сельской дороге.
— Ты знаешь, где это? — сказал Рэд.
— Папа все знает, — сказала Ева. — Правда, папа?
— Ты так думаешь, Ева?
— Конечно, папа.
— Ты знаешь, где находится дом Флоры? — сказал Рэд.
— Здесь поблизости, — сказал Ивен.
— Видишь, Рэд, — сказала Ева, — он знает.
— Не знает, — сказал Рэд. — Он будет искать. Где здесь поблизости, папа?
— Немного дальше по этой дороге, — сказал мужчина. — Или на следующей дороге, или еще на другой.
— На этой дороге, — сказал Рэд со смешком. — На следующей дороге. Еще на другой. Где же все-таки?
— Папа знает, — сказала Ева. — Папа все знает.
— Папа все знает, — сказал Рэд со смешком.
— Папа знает даже, когда я родилась, — сказала Ева. — Правда, папа?
— Это и Рэд знает, — сказал мужчина.
— Ты знаешь, Рэд?
— Ну конечно.
— А я на знаю, — сказала Ева.
— И не можешь, — сказал Рэд. — Ведь ты тогда только что родилась.
— И это была я, — сказала Ева.
— И это была я, — сказал Рэд со смешком.
Рэду во всем сейчас виделось смешное, потому что он ехал к Флоре Уолз. Его сестре сейчас во всем виделась любовь, потому что они не оставили ее дома, потому что взяли ее с собой, потому что любовь была и проявлялась во всем.
Ивен Назаренус любил их, и они это чувствовали. Они в нем снова чувствовали отца. Смятение и слезы сняло как рукой, потому что они снова видели в Ивене, снова узнавали в нем своего отца — худощавого, чуть ссутуленного мужчину, у которого руки и даже пальцы покрыты волосами, не черными, как на голове, а порыжелыми, выгоревшими от солнца. Его дети любили сейчас друг друга, потому что в течение целого дня они видели мать и отца такими, какими те бывали в свои лучшие дни: мать — любящая, отец — любящий, оба спокойные и терпеливые, оба не сердятся, не шумят, а если и пошумят, то нарочно, ради забавы, ради игры, если и посердятся, опять же ради игры, ради того, чтобы все выходило занятнее. Так Рэд, переняв это у отца, прикидывался рассерженным, когда повторял странные вещи, которые говорила его сестра, и добродушно-веселые вещи, которые говорил его отец, подшучивая над пылким желанием Рэда добраться поскорей до Флоры — по этой дороге, или по следующей, или еще по другой.
Рэду предстояло поговорить как-нибудь с отцом, потому что отец сказал ему, что они поговорят. Им предстояло поговорить о сердитом голосе его отца, разбудившем Рэда позапрошлой ночью. Бывало, Ева сердила Рэда. Бывало, он толкнет ее легонько, а она говорит, что он ее ударил, тогда как он всего лишь легонько толкнул. Но бывало, что он и ударял ее. Он ударял ее частенько, но не так часто, как она раздражала и сердила его. Иногда он просто не обращал внимания.
— Смотри, какой славный дом, папа, — сказал Рэд. — Может, это и есть дом Флоры?
— Дом Фанни, — сказала Ева. — Это дом Фанни. Фанни не плачет, когда разбивает себе голову.
— Фанни не плачет, когда разбивает себе голову, — сказал Рэд со смешком. — Фанни, наверно, не плачет и тогда, когда плачет. Фанни, наверно, смеется, когда плачет.