— Ну ладно, если ты кончил завтракать, вставай, я отвезу тебя в школу, и ты сможешь поненавидеть ее в свое удовольствие.
— Не беспокойся, я так и сделаю.
— Почему?
— Потому что не то это место, где надо учиться.
— А которое то место, где надо учиться?
— Дом, море, мир.
— Но разве плохо поучиться чему-нибудь и в школе?
— Плохо. Потому что неинтересно.
— Ну ладно, поехали.
Мы встали. Я бросился к двери и распахнул ее настежь. Отец схватил сразу несколько газет, скомкал их в подобие мяча и, перебрасываясь этим мячом, мы взбежали по лесенке на дорогу.
Мы ехали по шоссе, и, когда достигли поворота, от которого дорога шла прямо вниз, к школе, я сказал отцу:
— Высади меня здесь, па. Остальное пройду пешком.
— Отлично, — сказал отец. Это слово — «отлично» — он умеет произносить на несколько ладов, иногда серьезно, иногда шутливо, а на сей раз он произнес его как политик.
— Не надо заезжать за мной после уроков, — сказал я. — Вернусь пешком.
— Отлично, — сказал он снова. И снова как политик, но до того это получилось надменно и глупо, что я не выдержал — рассмеялся и, смеясь, пошел своей дорогой.
— Постой-ка! — окликнул меня отец. — Где твой завтрак?
Я вернулся, открыл дверцу машины и забрал с сиденья свой завтрак.
— Отлично, — сказал отец, и на этот раз рассмеялись мы оба.
Когда я добрался до школы, она оказалась такой же, какой она бывает всегда и всюду, — здание, двор, вычерченные белым по асфальту площадки для разных игр, волейбольное поле, баскетбольный щит с сеткой, висящей на металлическом кольце, мальчики, девочки, завтраки, велосипеды, книги, учителя, утро, обыкновенное школьное утро, и озабоченные лица — у всех. Я оставил свой завтрак на скамейке, взял баскетбольный мяч и прошелся с ним по площадке. Я трижды попробовал закинуть его в сетку и не попал. Тогда я отозвал в сторону паренька по имени Гас и предложил ему: «Послушай, Гас, у нас у обоих есть завтрак, давай пошлем к чертям школу и смотаемся погулять по горкам».
Гасу идея понравилась. Больше всего на свете ему хотелось сейчас послать к чертям школу, но он боялся. И наверно, я тоже боялся, потому и не хотел уходить один. Человека вечно что-то останавливает. Я думаю, что это правила. Их ненавидят, но все-таки не нарушают.
Прозвенел звонок, мы вошли в класс и расселись по партам, и перед нами появилась учительница, мисс Чоллоп — ох, и откуда только берутся эти учительницы!
Минута тянулась за минутой, в голове у меня проносились тысячи мыслей, возникали и пропадали идеи, а время все тянулось и тянулось, пока наконец не наступила большая перемена.
Я посмотрел, что у меня на завтрак. Первый сандвич был с арахисовым маслом и с медом, так что я его отложил. Второй был с копченой колбасой и горчицей. Я съел его. Третий был с оливковым маслом и помидором. Сандвич с арахисовым маслом я съел в конце. Арахисовое масло я всегда откладываю напоследок и ем, когда остальное уже все съедено, и каждый раз, когда очередь доходит наконец до него, я с удовольствием ощущаю во рту его вкус.
Мы с Гасом обсудили свои сандвичи, потом поиграли немного в баскетбол, а потом снова залился звонок, и пришлось нам снова вернуться в класс и усесться за парты — перед все той же мисс Чоллоп.
Наконец уроки кончились, и я поднялся по косогору и не торопясь пошел себе домой по дороге, перебегающей от холма к холму. Нет лучше времени, чем то, когда отделаешься от школы, нет лучше места, чем дорога среди холмов, по которой идешь себе и смотришь по сторонам и примечаешь то одно, то другое. Вот птица вспорхнула, вот суслик юркнул в свою норку, бабочки перелетают с цветка на цветок, гудят, собирая дань со всего растущего, пчелы, вот стрекоза зазвенела рядом, вытянулась в иголочку, повисла в воздухе на крыльях, как геликоптер, и откуда-то поблизости пахнет скунсом, сильный, но совсем не плохой запах, и высоко над головой три пеликана летят на берег, к морю, половить себе рыбки, и снова какие-то птички и какие-то запахи, и скалы, и камни, один другого причудливей, и деревья, и трава, и цветы, и раздолье.
Когда я подошел к дому, навстречу мне вырос в дверях отец.
— Мне нужно на почту. Поедем вместе?
Мы приехали на почту, и отец мой отправил шесть, не то семь авиаписем в Нью-Йорк, тамошним разным редакторам и издателям.
Когда мы вернулись домой и спустились пройтись по берегу, отец мой сказал: