Я путаную речь слушаю — каменеет он, слова тяжелые — язык их еле выворачивает: впервой приходится ему сердечко-то раскрывать. А надежды в глазах — ни капельки! — сообразил, что, кроме Гриши, никто мне не нужен.
— Езжай, — говорит, — плохо ему, и ты маешься, чего гонор выпячивать!
Достал Лешка из кармана билет и положил на стол — один уголок загнулся, а так ничего приметного, бумажка как бумажка. Но чувствую — то межень обозначилась, и решать надо бесповоротно, не век же посередке болтаться...
Завтра заявление на расчет мне подпиши. Расстанемся по-человечьи — ты умный мужик, поймешь, что так лучше. Ночь длинная — кумекай. Теперь уходи, я сейчас белье постираю, подготовлюсь к завтрему. Лишь получу трудовую книжку — ты поможешь! — сразу на станцию... Прощай, Самойлов, и прости меня, что встала на твоем пути.
Земеля
Утреннюю тишь растревожил звонкий голос трубы: будила она солдат, звала к исполнению необходимых обязанностей, и плескалось в медном звуке торжествующее упоение своей властью. Новобранцы тоже услышали ее призыв, повыскакивали из клуба — толпа в гражданской одежде! — с виду они посторонние в строгой симметрии асфальтовых дорожек, четких надписей на щитах, опрятных казарм. Любопытно было им — с чего и как будет начинаться их день...
Умолкла труба, а вместе с ней и команды дневальных в казармах: «Подъем!» Почти сразу из подъездов хлынули раздетые до пояса солдаты.
Прибытие новобранцев поломало обычный распорядок: позабыли служивые на время — пусть короткое, в несколько минут! — что нужно делать зарядку. Со всех концов гарнизона бежали они, ибо это событие — из ряда вон выходящее и означающее кому скорую демобилизацию, а кому и возможность повстречать земляка.
Перемешались обнаженные торсы с пиджачками и ковбойками. Растерянные и неловкие новобранцы тоже искали земляков — всякий знает, что земляк-старослужащий и подскажет, и будет опекать, а в таком случае служить легче.
— Эй, ярославские есть?
— Кто из Горького, а?
— Москвичи, москвичи, подгребай сюда! — влез на лавочку и настойчиво звал долговязый солдат, заглушая мощным басом общую колготу.
Забелин жил в Подмосковье и считал себя москвичом. С десяток новобранцев толпилось у лавочки. Долговязый спрыгнул, обрадованно хохотнул, запрокинув голову:
— Ого-го! Сразу целая футбольная команда! А то я в одиночестве, нет в полку москвичей! В пору по всей дивизии искать... Ладно, для земели мне нужен один. Из Люберец есть кто?
— Я из Люберец — Забелин.
Долговязый спешил:
— Давай лапу, земеля, будем знакомы — Бондарев Серега. При распределении просись в артполк, не пожалеешь!
Сержанты спохватились первыми: «На зарядку — становись!» По дорожкам замелькали стройные парни, тяжелый стук сотен сапог сливался в безостановочный шум — снова закрутился, задвигался точно выверенный механизм армейской службы.
Пришли два офицера и старшина производить распределение. Новобранцы по очереди подходили к столу, старшина искал в ящике нужную карточку. Забелинскую же он изучал дольше обычного, потом зорко оглядел его с ног до головы и обратился к офицерам:
— Метр семьдесят шесть... Рост что надо! Физически развит нормально. Вот этот подойдет к комендантскому взводу…
Забелин смотрел на деловитого старшину — его аккуратную круглую лысину на макушке, напряженно следил за короткими пальцами с желтизной от курева, вертевшими карточку, и хотел сказать ему, чтобы послали служить в артполк, — там земеля! — но не повернулся язык.
Пожилой капитан-кадровик цепко глянул исподлобья на парня и согласился со старшиной:
— Подойдет…
Но не бывает в жизни, в том числе и в армейской, что дважды два — всегда, при любых обстоятельствах — четыре. Существует, на первый взгляд, крохотный и невзрачный, поправочный коэффициент. О нем не знал Забелин. А тот подвернулся и выручил.
Как-то незаметно около новобранцев засуетились неизвестно откуда появившиеся старшины и офицеры. Толстый пузатый старшина, переваливаясь на ногах-тумбах, тихо выспрашивал: «Музыканты-духовики есть? Ага, ты... На чем играл? На трубе? Пошли...» Он утащил худенького паренька в кургузом пиджачке в комнату за печкой. Испытывали паренька основательно — сыграл он марш, а потом переключился на гаммы. Напоследок труба долго тянула пронзительную высокую ноту. Пузатый духовик выкатился из-за печки, приник к капитанскому уху. Помотал отрицательно капитан головой, но старшина пригрозил: «Я командиру дивизии доложу!» Вздохнул кадровик — знал он, что ему труднее попасть к генералу, чем оркестранту! — и обреченно переложил документы. Старшина ободряюще похлопал паренька по плечу: «Я тебя найду!» — и исчез.