Молоденький лейтенант искал среди новобранцев баяниста и художника в клуб, другой офицер — печатника в типографию дивизионной многотиражки, а с десяток старшин безнадежно спрашивали сапожников и поваров. Их не было, сапожников и поваров. Слесари, токари, шоферы, плотники — сплошь и рядом, даже музыкант попался.
В дверь клуба заглянул Серега Бондарев и поманил пальцем: «Ну, куда?» «В комендантский взвод», — огорченно сказал Забелин. «Дела-а», — протянул земляк, оглядывая сборище, и вдруг встрепенулся: «Есть шанс! Видишь старшину с артиллерийскими знаками на погонах? Втихую подкатись к нему и шепни, что ты — сапожник... Это наш старшина батареи, он за сапожника кому хошь горло перегрызет, действуй!»
Так и сделал Забелин: пробрался к «купцу», указанному земляком, и сказал: «Я могу сапожничать...» Да, дефицит был на такие профессии, раз удался ему этот трюк. Правда, со страхом подумал о будущем; когда выяснится, — не держал он в руках ни шила, ни дратвы, ни сапожной иглы. Но земляк успокоил: «Обойдется!»
Началась служба Забелина в артполку с курса молодого бойца. Юля по-пластунски по полосе препятствий под натянутой проволокой или плюхаясь в яму, наполненную водой, он с тоской вспоминал об узкой железной койке, которая вечером примет его измотанные руки-ноги и подарит временное успокоение и забытье.
Почти каждый день приходил Серега Бондарев, радостно гоготал, глядя на похудевшего салагу: «Держись, земеля, недолго осталось!»
Недели через три Забелин впервые проснулся сам — утром, до подъема: лежал на спине, с удивлением отмечая, что тело вдруг ощущается упругим, сильным, светло и радостно на сердце. С наслаждением потянувшись — до хруста в суставах, он почувствовал желание немедленно вскочить и действовать, действовать! Зверски захотелось есть. Но спит казарма, дремлет у входа возле тумбочки дневальный, где-то медная труба ждет прикосновения теплых губ, а потому лучше повременить до положенного срока, понежиться в приятной истоме, сознавая, что перешагнул рубеж, за которым все пойдет по-иному — легче, без натуги.
Серега Бондарев заметил:
— Силен, земеля, глянь, уже оклемался! Ну-у, через недельку жду в батарее — кончается салажий курс.
Да, теперь многое стало удаваться Забелину — пробежать три километра и лишь слегка запыхаться, ловко разобрать и собрать автомат, словно играючи преодолеть полосу препятствий.
Как и предсказывал земляк, вскоре было принятие присяги. Торжественно гудел оркестр, вынесли полковое знамя. Забелин волновался, когда стоял перед строем и все смотрели на него.
Он не узнавал своего голоса, внезапно задрожавшего. К тому же правая рука порывалась жестикулировать в такт произносимым словам, но она намертво вцепилась в теплый металл автомата, висевшего на груди.
Ближе к вечеру старшина Хилько, тот самый, искавший сапожника среди новобранцев, явился за пополнением для батареи.
С десяток молодых солдат выстроилось в одну шеренгу, у их ног лежали раскрытые вещмешки. Старшина самолично проверял содержимое: все ли есть у солдата, что положено иметь для службы, вплоть до ложки. Из-за нее-то, вернее, из-за ее отсутствия, старшина напустился на Мунтяну, смуглого застенчивого молдаванина:
— Солдат без ложки — не солдат! Предположим, придем мы сейчас в батарею, не успеем оглянуться — тревога! Подцепим пушки — и на учения. У нас ведь учения не день-два. Что будешь делать без ложки? Пальцами ковыряться в котелке? Голодным много не навоюешь... Командир батареи ждет, а я тут с вами никак не разберусь.
Наконец он привел пополнение к курилке возле крайнего подъезда двухэтажной казармы. Молодые солдаты расположились на скамейках, врытых в землю вокруг автомобильного ската, — в него бросают окурки. Сверху кто-то выглянул и завопил:
— Братцы, салажата прибыли!
Загромыхали по каменной лестнице сапоги, вся батарея столпилась. Посыпались подначки:
— Ну, теперь нам облегчение: ишь силачи — закувыркаются гаубицы в их могутных руках!
— После стрельб прочищать ствол для них — плюнуть и растереть.